Внутри двора броско краснел кирпич, сваленный грудою. А поверх ее восседала компания каменщиков – босых и радостных. Тут же стояло ведро с вином да ходила по рукам громадная миска с крошеной говядиной.
– Тоже гуляют, – блеснули из-за плеча зубы Пушкина.
Здоровенный каменщик с рыжими (под масть кирпича) волосами, что были перехвачены ремешком поперек черного от загара лба, горланил больше других.
– Ты меня тока не огорчай, – раздавалось во дворе, – и я тебя тоже завсегда уважу…
Пушкин с ногами взобрался на подоконник:
– А ведь сегодня день Петра и Павла… Теперь я точно знаю, что там – именинники… Вон, орет рыжий!
И, высунувшись в глубину двора, Пушкин окликнул рыжего:
– Петра! Здравствуй же…
Мужик заерзал глазами по демутовским окнам. Заметил Пушкина в окне, и лицо его расцвело в хмельной доброте.
– Ты меня, што ли, барин? – спросил он гулко.
Пушкин приподнял бокал:
– Тебя… с ангелом твоим!
Мужик с радости схватил ведро, запрокинув его над бородатой пастью. На смуглом животе его заголилась рубаха. Обнажился средь мускулов пупок. Пушкин тоже пригубил бокал, посматривая с хитрецой на друзей в комнате.
– Твое здоровье, Петра, – сказал он.
Каменщик смахнул по губам рукавом рубахи:
– Во, мы каки, барин… А за поздравку – спасибо!
– Постой, – остановил его Пушкин, – а где же Павел?
Задрав головы, охотно загалдели все каменщики:
– Здеся! Отлучился Павел-то наш… недалече туточки. Сейчас, барин, вернется и Павел.
– А куда же он делся?
– Да вестимо, куда – в кабак! – загоготал Петр, тряся над собой пустое ведро. – Вишь, посуда-то вся обсохла…
И вдруг он пристально всмотрелся в резкие черты поэта.
– Барин, – окликнул он Пушкина снизу двора, а в голосе его проступила какая-то душевная тревога.
– Эй, – отозвался ему Пушкин с высоты.
– А почем ты меня знаешь-то?
Пушкин сделал друзьям знак рукою, чтобы ему не мешали, и сложил возле темных губ ладони:
– Петра, Петра! Я ведь и матушку твою знаю…
Мужик сбежал с груды кирпичей, встал под самою стенкою.
– Да ну? – спросил тихонько.
– Батюшка-то ведь твой помер, – сказал ему Пушкин, не то спрашивая, не то утверждая.
Каменщик истово перекрестился:
– Царствие небесное… помер. Правда…
Неожиданно мужики воспрянули с груды кирпичей:
– А вот и наш Павел идет!
Петр подмигнул Пушкину снизу двора:
– Сейчас мы вместях за помин отца мово выпьем!
Из подворотни Демута вбежал на двор молодой парень. У самой груди его плескалась большая бутыль с вином.
– Павел, – сказал ему сверху Пушкин, – неси скорее. Мы тебя тут заждались. Да и с ангелом тебя – прими, брат…
Павел в полном обалдении уставился на незнакомого господина в окне. Вскарабкался босыми пятками на кучу кирпичей, и, не сводя с Пушкина глаз, он зубами выдернул из бутылки пробку.