— Раз вы столь упорно вовлекаете меня в своего рода смертельный бой за обладание Сюзеттой, — он с трудом сдерживался, чтобы не схватиться за свой преисполненный энтузиазма инструмент, — позвольте мне поставить приемлемые условия…
— Слушаю вас, — отозвалась Фернанда. — Пожалуйста, продолжайте. Но не пытайтесь меня перехитрить, это не ваш стиль. Условия — это глупость, вы просто стараетесь меня смутить.
Однако она отнюдь не выглядела смущенной и полностью контролировала ситуацию — смущен был несчастный Арман, потрясенный тем, что творилось у него на глазах: в кресле напротив Фернанда небрежно играла с собой. Опасаясь нового предательства своего оголившегося приятеля, желавшего ввергнуть его во власть Фернанды, он предпринял последнюю отчаянную попытку спастись.
— Предлагаю соревнование, — сказал он дрожащим голосом. — Мы оба одновременно займемся любовью с Сюзеттой. И когда подойдет критический момент, спросим, кого из нас она хочет иметь в своем кармашке.
Фернанда вынула руку из-под юбки и встала. Спокойно глядя ему в глаза, она наклонилась, взялась за край юбки и медленно подняла ее. Сдавленный вздох восхищения вырвался у Армана, когда он вновь увидел верхний край черных шелковых чулок и белизну бедер над ними. Но юбка поднялась еще выше — так вздымается занавес в театре, начиная пьесу, — пока не показалась оборка трусиков.
Арман думал, что на Фернанде черное белье — потому что она была в черной юбке и чулках. И вздрогнул от неожиданности и восторга, увидев темно-красные трусики изящного покроя. Дух захватывало от этого роскошного, чувственного, страстного цвета!
Фернанда молча, неподвижно позировала перед ним, как натурщица перед художником, а Арман не мог оторвать глаз от нежной выпуклости живота над краем темно-красного белья, от другой, меньшей выпуклости, выступавшей между ног, от сливочной гладкости тела между трусиками и верхним краем чулок. Нацелившееся орудие Армана дрогнуло в предвкушении — и на губах Фернанды промелькнула улыбка.
— Как же вы прекрасны, — прошептал он.
Наверное, в тысячный уже раз за свою жизнь он пожалел, что никак не развил свой небольшой талант рисовальщика. Будь он художником, он мог бы запечатлеть на холсте чувственную игру красок: блистающий черный шелк чулок, бледно-кремовый шелк нежной кожи и темно-красный шелк белья. И причудливо-изысканный контраст полуобнаженного лона с суровым выражением лица. Как хорошо Фернанда улавливала слабую струнку в мужчине — Арман пришел в такое лихорадочное возбуждение, будто она разделась перед ним донага, а ему всего лишь показали трусики!