И вот я вижу другое. Костер и возле него каких-то странных темнолицых мужчин и женщин. И вдруг вижу мальчика. Я знаю его очень хорошо… Это же цыганенок, который увел меня из дому в свой табор. Да, да, он! Боже мой, как же его зовут?… Пытаюсь вспомнить и не могу. Видение исчезает, я открываю глаза — вокруг летнее утро, я здесь в саду, во Франкфурте, в Германии. И в душе моей какое-то странное чувство… Не могу понять… точно я виноват в чем-то… Мне грустно и одиноко…
Я вернулся в дом, оделся и отправился завтракать. Меня кормили в той же столовой, где обедали работавшие в особняке американцы. Поэтому я мог появляться там в точно назначенный час, когда в столовой никого не было. Мне всегда прислуживала немка, фрау Эмма.
Это была пожилая женщина с интеллигентным, умным лицом, седыми, аккуратно причесанными волосами. Держалась она с гордым достоинством, точно не прислуживала, а принимала гостей у себя дома, причем гостей не очень для нее приятных. Меня поражали ее глаза — большие, голубые, затененные густыми ресницами. Казалось, они говорили все, о чем она молчала.
Когда я только начинал говорить по-немецки и стал обращаться к ней, она внимательно слушала меня, односложно отвечала, а глаза ее в это время возмущались: "Как можно так калечить язык?" Она расспрашивала меня о моей жизни, слушала, что я ей отвечал, и глаза ее говорили: "Мне тебя жалко". Позже, когда я стал говорить более грамотно и гладко, глаза ее удивлялись: "Как же ты быстро научился говорить по-немецки". Завтракая всегда поспешно, я торопил и ее. Она отвечала: "Да, да, сейчас". А глаза иронически говорили: "Ты еще мал подгонять меня". Сам не знаю почему, я ее боялся, и в то же время меня необъяснимо тянуло к ней, и для меня, наверное, было бы большой радостью, если бы однажды она улыбнулась.
Сейчас, войдя в столовую, я увидел, как фрау Эмма поправляла прическу перед зеркалом. Она смутилась и поспешно ушла на кухню. Через несколько минут она принесла завтрак и села напротив меня по другую сторону стола.
— Поздравляю вас, Юрий, с днем рождения, — сказала она.
Я впервые увидел ее улыбку. Она была печальной. Смотря мимо меня, фрау Эмма тихо добавила:
— Мой единственный сын в семнадцать лет погиб на войне.
— В России? — спросил я, безотчетно страшась услышать подтверждение.
— Нет. В России погиб муж. — Она снова печально улыбнулась: — Я такая же одинокая, как и вы… Вам здесь хорошо? — неожиданно спросила она.
— Да, хорошо, — ответил я.
— А я на чужой земле одиночество перенести не смогла бы. Я хожу по улицам, по которым ходили муж и сын. Я дышу воздухом, которым они дышали. Все здесь помогает мне жить памятью о них. — Глаза ее, такие глубокие, грустные, в эту минуту такие красивые, напомнили мне вдруг глаза моей матери. У нее всегда были грустные глаза… А фрау Эмма говорила: — Вы очень молоды, в этом ваше счастье. Но вы не должны забывать родную землю, это все равно, что забыть родную мать.