Когда мне исполнилось десять, я стал посещать класс для мальчиков в нижнем городе. Этот класс был открыт лет за сорок или пятьдесят до того, чтобы служить своего рода мостиком между материнским домом и Замком, однако Замок из-за возросших внутри его стен реакционных веяний к тому моменту уже вышел из участия в проекте. Лорд Фассоу запретил своим людям выбираться за пределы Замка куда-либо, кроме Дома соитий, да и туда велел ездить только прямиком и в наглухо закрытой машине, а возвращаться обратно с первыми лучами зари – поэтому среди наших учителей в классе совсем не было мужчин. А учительницы, которые пытались объяснить мне, к чему следует быть готовым, когда настанет пора перебраться в Замок, на самом-то деле знали ненамного больше, чем я сам. В плену самых добрых намерений, они в основном пугали и смущали меня. Но этот страх и это смущение оказались самой что ни на есть подходящей подготовкой к жизни в Замке.
Я не сумею описать церемонию Разлучения. Действительно, просто не смогу. Мужчины на Сеггри в те дни имели одно бесспорное преимущество: они знали, что такое смерть. Они все умирали дважды, и первый раз задолго до своей физической смерти. Они оборачивались и кидали последний взгляд на всю свою жизнь, на все, что им дорого, на родные лица – а затем ворота за ними захлопывались.
Ко времени моего Разлучения наш маленький Замок раскололся изнутри на «академистов» – либеральную фракцию, сохранившуюся со времен правления лорда Ишога, – и более молодую, однако крайне консервативную фракцию «традиционалистов». Раскол этот ко времени, когда я оказался в Замке, уже приобрел весьма зловещий характер. Власть лорда Фассоу становилась все более суровой и иррациональной. Он правил посредством подкупа, террора и унижений. Это, несомненно, повлияло на каждого из нас, живущих там, и погубило бы нас бесповоротно, если бы не сильная и постоянная нравственная оппозиция, сложившаяся вокруг Рагаза и Кохадрата, любимцев прежнего лорда. Эта пара сожительствовала открыто, поэтому к оппозиции примкнули все гомосексуалисты Замка, а также немалое число остальных, в том числе и многие старшие мальчики.
Мои первые дни и месяцы в дортуаре для новобранцев поставили меня перед пугающей альтернативой: насилие, ненависть и издевательства, что исходили от мальчиков постарше, подстрекаемых измываться над новичками с целью выковать из них настоящих мужчин – или утешение, добросердечие и любовь, которыми встречали нас мальчики из «академической» партии, одаряя своей тайной дружбой и покровительством. Последние помогали мне в играх и состязаниях, а по ночам брали к себе в постель – не для секса, скорее для защиты от сексуальных домогательств. Лорд Фассоу ненавидел гомосексуализм среди взрослых и, если бы получил добро от Городского Совета, непременно восстановил бы смертную казнь как наказание за подобную провинность. Хотя наказать Рагаза и Кохадрата он все же не осмеливался, старших мальчиков за подобные отношения он карал с присущей ему изощренностью жуткими физическими увечьями – им нарезали бахрому на ушах, а на пальцы надевали докрасна раскаленные стальные кольца. Но он же подстрекал старших мальчиков в порядке тренировки главных мужских навыков насиловать новобранцев. Ни один из нас не избежал этой участи. Особенно боялись мы четырех юношей семнадцати-восемнадцати лет, называвших себя гвардией лорда. Едва ли не каждый день они совершали набеги на дортуар новобранцев в поисках новой жертвы, чтобы скопом ее изнасиловать. Академисты защищали новичков, как могли, демонстративно затаскивая нас в свои кровати, где мы прикидывались, что рыдаем и протестуем, а они – что вовсю истязают нас и глумятся над нами. Позже, когда становилось темно и все затихало, они давали нам какой-нибудь леденец в утешение, а порой, когда мы уже стали постарше, деликатно и нежно утешали нас тайными любовными ласками.