— Ну, я не настолько нежная, — сказала она, уставившись мне куда-то в грудь, а не в глаза, как будто боялась встретиться со мной взглядом. Но куртку всё же надела, не дожидаясь моих уговоров или приказаний.
— А по-моему, очень даже нежная, — пробормотал я себе под нос.
Она молча смотрела на дорогу, пока мы неслись к школе. Несколько секунд молчания — это всё, на что я был способен. Меня распирало от желания знать, о чём она сейчас думает, ведь между нами так много изменилось с тех пор, как солнце в последний раз стояло в небе.
— Как, сегодня мы не играем в "Двадцать вопросов"? — Я вернулся к прежней тактике — "держись легко!".
Она заулыбалась, похоже, ей понравилось, что я сам заговорил об этом. — Тебя раздражают мои вопросы?
— Не столько твои вопросы, как твои реакции на мои ответы! — честно ответил я, не в силах сдержать ответную улыбку.
Уголки её рта опустились. — А что не так с моими реакциями?
— В том-то и дело, что всё так! Ты всё воспринимаешь, как должное. Это же неестественно! — До сих пор она ни разу не завопила от ужаса. Разве это нормальная реакция нормального человека? — Вот поэтому я и хочу знать, о чём ты думаешь.
Что бы она ни делала (или не делала), заставляло меня раз за разом повторять тот же самый вопрос: о чём она сейчас думает?
— Я всегда говорю то, что думаю на самом деле.
— Кое-чего ты наверняка не договариваешь.
Белла снова закусила губу. Она не замечала этой своей привычки — неосознанной реакции на любое событие, требующее от неё особого внимания.
— Не слишком много.
Ага! Значит, всё-таки что-то она пыталась от меня скрыть! Я разрывался от любопытства:
— Достаточно, чтобы свести меня с ума!
Она помолчала, а затем прошептала:
— Ты же не хочешь об этом слышать.
Мне понадобилось время на то, чтобы восстановить в памяти весь вчерашний разговор, слово за словом, прежде чем я понял, о чём она говорила. Я не мог себе представить, чего не хотел бы от неё услышать. Пришлось изо всех сил напрячь извилины... А потом я вспомнил — наверно, оттого, что её голос приобрёл ту же интонацию, что вчера, и в нём зазвучала та же боль. Лишь один раз я попросил её держать свои мысли при себе: "Никогда не говори этого", — прорычал я ей. И тогда она заплакала...
Так вот что она пыталась скрыть? Глубину своих чувств ко мне? А ещё — что то, что я монстр, не имело для неё значения? И что для неё нет обратного пути? "Слишком поздно"?
Я не мог выдавить из себя ни слова — наслаждение и боль слились воедино и стали невыразимы словами. В машине не раздавалось больше ни звука, кроме ритмичного стука её сердца и еле слышного ровного дыхания.