— Вы серьезно? — удивился я.
— Напротив, призываю вас не делать глупости. Я смотрю на вещи реально и вижу мир таким, какой он есть. Помните, как у Стругацких? — Он кивнул на книжные полки. — Посидели на обочине и забыли кто карту, кто приемник, кто старое ружье без патронов. Надо отдать должное человечеству, оно доросло до того, что стало понимать, с чем и с кем имеет дело. И не рваться в драку. А правда заключается в том, что нам эти технологии специально подбрасывают.
— Как это так? — мы с Лехой от удивления переглянулись, уж казалось, чем нас еще можно удивить.
— А очень просто. Таким образом оккупируется наш мир. Нам показывают свое превосходство и говорят: 'Ребята, смотрите, что у нас есть, что еще может быть и что мы умеем'. Своеобразная промывка мозгов. Люди быстро привыкают к хорошему.
— Но это же нам выгодно?! — снова удивился Леха.
— Конечно. Каждый год появляется что-то новенькое. В последний раз подкинули новый планшетник.
— Да, мы его использовали, — признался Леха.
Я, правда, не понял, в каком смысле. И внимательно посмотрел на него. Он и ухом не повел.
— Я не уверен, что мы умеем делать хорошие копии, — согласился Арон Самуилович. — А глушители мыслей, то есть нейтрализаторы? Вы не могли знать, но первые глушители вообще делали человека невидимым, и предназначались для тайных операций.
— Нет, — сознались мы.
А Леха, не подумав, ляпнул:
— Ваша теория попахивает старыми газетами. Об этом уже сотни раз говорилось.
— Тогда мне с вами не о чем разговаривать. Идите и остановите прогресс! — воскликнул Арон Самуилович раздраженно.
— Пойдем напьемся?! — предложил Леха, поднимаясь из единственного кресла, которое было засунуто между столом, полками с книгами и окном.
— Идите, идите… наберитесь ума-разума! — не скрывая раздражения, произнес Арон Самуилович. — Только я вам ничего не говорил…
Арон Самуилович был потомственным санкт-петербуржцем. Мало того, всего его предки по мужской линии были корректорами, писателями и другими литературными деятелями, а его дед — главным редактором журнала 'Нева', все они были тонкой души люди и любили литературу. Арон Самуилович не достиг их вершин и остановился на должности книжного торговца. Наверное, он от этого и страдал. На стенах его коморки висели портреты всех писателей, которых он любил: и Миши Веллера, и Константина Веревкина, и В. О. Белоброва-Попова, и Макса Дубровина, и даже Михаила Леонтьева, хотя последний ничего не написал, но зато выказался по поводу и без повода на всю страну — во время незабвенных событий двадцать восьмого года, мол, 'вот, и настал наш исторический час', и тому подобное. Потрет же Владимира Пелевина я обнаружил в туалете, стыдливо прикрытый календарями. Наверное, Арон Самуилович на него молился, когда у него случался запор. А запор у него случался часто, потому что Арон Самуилович боялся дневного света и все время проводил в своем магазинчике, из которого мы с Лехой вышли.