— Товарищ командир, все тринадцать самолетов в воздухе, идут курсом на цель, — доложил по самолетному переговорному устройству сержант Кротенко.
— Добро, — ответил в микрофон Преображенский. Он слегка потянул на себя штурвал, и ДБ-3 пошел ввысь. — А погодка как нельзя лучше, — сказал он Хохлову, показывая на румяную полосу заката. — Берлин будет как на ладони. Можно производить даже прицельное бомбометание.
— Если зенитки станут молчать, — отозвался Хохлов, сверяя курс.
— А мы их обхитрим!
И вдруг все пропало: небо, море, полыхающая вечерняя заря. Самолет врезался в облака. В кабине стало темно, светятся лишь циферблаты многочисленных приборов.
«Начинается, — подумал Преображенский. — Все, как и предупреждал метеоролог, — вспомнил он о капитана Каспине. — Может быть, вверху облачность поменьше?»
Штурвал на себя. Самолет нехотя идет в высоту.
— Кротенко, передавай: пробивать облачность! — приказал стрелку-радисту.
Стрелка высотомера медленно ползла по циферблату. Три тысячи пятьсот метров… Четыре тысячи… Четыре тысячи пятьсот. В кабине заметно похолодало, за бортом — тридцать два градуса мороза. Облака сгущались, превращаясь в плотные темные тучи. Преображенский вел машину вслепую, по приборам. Надежда, что облачность скоро прекратится, таяла с каждой минутой. Ей, казалось, нет ни конца ни края. Самолет бросало с крыла на крыло, кидало вверх и вниз, временами трясло, точно на ухабах.
— Надеть кислородные маски, — приказал Преображенский.
Чтобы вырваться из облачного плена, надо подняться еще выше. Стрелка высотомера как бы нехотя миновала отметку пяти тысяч метров, пяти тысяч с половиной и, наконец, шести тысяч метров.
Кабина негерметична, и в ней стало совсем холодно. Пальцы уже почти не чувствовали штурвала. Стекла очков покрылись инеем. Высота шесть с половиной тысяч метров.
— За бортом сорок шесть градусов ниже нуля, — раздался в наушниках голос Хохлова.
— Знатный морозец! Где мы?
— Возле датского острова Борнхольм, — ответил Хохлов.
Долго лететь на большой высоте мучительно трудно: дает себя знать недостаток кислорода. Подступает тошнота, дышать тяжело, холод сковывает лицо и руки, пробирается под меховой комбинезон. Нелегко приходится стрелку-радисту старшему сержанту Рудакову: в его приборе произошла утечка кислорода. У Преображенского не выдержали барабанные перепонки — из ушей потекла кровь.
«Надо дойти! — упрямо твердил он про себя и крепче сжимал штурвал. Обязательно надо!»
— Подходим к территории Германии, — сообщил наконец штурман.
«Балтийское море позади. Над землей, подальше от берега, облачность должна кончиться», — размышлял Преображенский.