— Живем в бараке, ничего изменить не можем, но можем чуть-чуть организовать жизнь вокруг себя. Следишь за моей мыслью?
— Давай телефон.
— 499-36-54. Это в Строгино.
— Я уже вычислил.
— Скажешь, от Миши. Он поймет. Ну, будь здоров.
— Не обещаю, но постараюсь.
…Как врач и обещал, Князь попал в тихую камеру.
Староста хмуро взглянул на него, долго откашливался, выплевывая сгустки мокроты в кусок серой марли, показал шконку на третьем ярусе, так называемую «пальму». Там на одной шконке лежали тощий кашляющий старик в одних трусах, синея грандиозной татуировкой по всей спине, и прыщавый юнец с нахальным и порочным лицом.
— Третьим будешь. Спят у нас по очереди. Одна шконка на троих.
— Вон свободная шконка, — указал Князь на привилегированную шконку нижнюю, у окна.
— Это для авторитетов, воров в законе, ежели таких к нам в камеру бросят.
— А пока? Несправедливо, что шконка пустует. Нет авторитетов, так я пока побуду в них?
— Ты вор в законе?
— Нет.
— Хорошо, что сознался. У нас кто на себя более высокое, чем есть, воровское звание берет, без обеспечения, того опускают. Знаешь, что это?
— Знаю. Я лишнего на себя не беру.
— Шконка дорого стоит.
— Знаю, рыжевье подойдет?
— Давай рыжики в общак и — ложись.
— Вам за меня уже передали.
— Кто?
— Была с утра малява из медчасти, с грузом.
— А, точно была. Значит, ты и есть Князь? Это кликуха?
— Считай, что кликуха.
— Ну, располагайся. Я Сеня Борт. Эти двое — Миша и Костя — они без кликух, солнцевские, на первом же деле погорели.
С криком: "Не по делу!" — представленные Князю Миша и Сеня из солнцевских, набычившись, рванулись на Князя, но были встречены двумя сокрушительными ударами. Из- за тесноты камеры пришлось бить короткими ударами снизу в подбородок, оказалось, средство достаточно убедительное.
Когда Миша и Костя оклемались, установили перемирие. Просто до парней медленно доходило. А когда дошло, что за шконку новенький заплатил и что это даст камере дополнительные чефирь, дурь и еду, успокоились.
Едва Князь лег на шконку, его сморил сон.
И Князь спал так крепко, что проспал и ужин, и ночь, и проснулся лишь под крики в коридоре разливающего баланду зэка:
— Не тычь ты мне миску в амбразуру! Ставь, налью — возьмешь, будешь пальцы свои грязные совать — гребану по ним раздающим.
Князь поднял голову. Камера была та же. А вот арестантов он не узнавал. На всех шконках, он мог поклясться, сидели, лежали и хмуро смотрели на него совсем другие люди. У стоявшего ближе всех в руке сверкнула заточка…
Он устало выдохнул воздух сквозь сомкнутые губы.
Жутко ломило затылок…