— А вы? Не считаете?
Но Мэар не ответил. Вместо этого он спросил:
— На месте Рикардса что бы вы теперь сделали?
— Я сосредоточил бы усилия на том, чтобы выяснить, выходил ли Блэйни или Тереза из дома вечером в воскресенье. Если хоть кто-то из них выходил, тогда я смогу завершить свои построения. Я ничего не смогу доказать, но мои выводы тогда окажутся логически состоятельными и, на мой взгляд, будут соответствовать истине.
Дэлглиш первым выехал из ворот, но Мэар, резко увеличив скорость, обогнал его на первом же прямом отрезке дороги. Почему-то мысль о том, что ему придется весь путь до Ларксокена следовать за «ягуаром», показалась Алексу совершенно невыносимой. Но оказалось, что такое ему вовсе не грозит: Дэлглиш и машину вел как полицейский, в пределах — хоть и на самой грани — допустимой скорости. К тому времени, как Мэар выехал на шоссе, огни «ягуара» уже исчезли из зеркала заднего вида. Он вел машину почти механически, не отрывая глаз от дороги, едва замечая черные силуэты колеблемых ветром деревьев, проносившихся мимо, словно кто-то на большой скорости крутил кинопленку, не видя, как загораются в потоке яркого света кошачьи глаза. Алекс ожидал, что дорога на мысу будет пуста, и, преодолев невысокий взлобок, увидел — чуть ли не слишком поздно — огни машины «скорой помощи». Резко крутанув руль, он съехал с дороги, подскакивая на кочках, и затормозил уже на траве. Потом он сидел и слушал тишину. Ему казалось, что чувства, которые он с таким трудом сдерживал целых три часа, сотрясают его, как ветер сотрясает его машину. Ему было необходимо привести в порядок мысли и эмоции, разобраться в поразивших его самого чувствах, пугающих своей неукротимостью и иррациональностью. Неужели это возможно — чувствовать облегчение от того, что она умерла, что миновала опасность, что предотвращены возможные неприятности, и тем не менее в то же самое время испытывать такую боль, будто из тебя рвут жилы, а сердце разрывается от такой жалости, что иначе как горем ее и не назовешь? Ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы не начать биться головой о руль машины. Эми была так непосредственна, так щедра, так интересна. И она сдержала данное ему слово. Он не виделся и не говорил с ней с их последней встречи во второй половине дня в то воскресенье, когда убили Хилари, а она даже не пыталась связаться с ним — ни по почте, ни по телефону. Они договорились, что им не нужно больше встречаться и что оба будут хранить тайну. И она не нарушила договора, да он и не сомневался, что не нарушит. А теперь ее больше нет. Он вслух произнес ее имя. Эми. Эми. Эми. Вдруг у него перехватило горло, стало трудно дышать, грудь разрывало от боли, будто начинался сердечный приступ, и тут он почувствовал, как по щекам полились благодатные, несущие облегчение слезы. Он не плакал с детства, и даже теперь, когда слезы лились ручьем и он ощущал на губах их поразительный солоноватый вкус, он смог сказать себе, что такие мгновения бурных эмоций полезны, они излечивают. Она заслужила эти слезы, и когда они прекратятся, долг скорби будет отдан, он сможет освободиться от мыслей о ней и, как и собирался, выкинуть ее из сердца. Прошло целых полчаса, прежде чем он, включив двигатель, вспомнил про машину «скорой помощи» и подумал: кого же это из малочисленных обитателей мыса пришлось срочно везти в больницу?