-- Кеш, у тебя нога как у негра, -- сказал я.
-- Придется, видно, разбить, -- сказал папа.
-- На кой же шут цементом-то? -- спросил мистер Гиллеспи.
-- Думал закрепить ее немного, -- сказал папа. -- Я только помочь ему хотел.
Принесли утюг и молоток. Дюи Дэлл держала лампу. Бить пришлось сильно. И тогда Кеш заснул.
-- Он теперь спит, -- сказал я. -- Когда спит, ему не больно.
Цемент только трескался. Не отваливался.
-- С кожей вместе снимешь, -- сказал мистер Гиллеспи. -- На кой шут цементом-то? И никто не догадался жиром ее смазать?
-- Я только помочь ему хотел, -- сказал папа. -- Дарл заливал.
-- Где Дарл? -- они сказали.
-- Неужто ни одному из вас ума недостало? -- спросил мистер Гиллеспи. -Он хотя бы мог догадаться.
Джул лежал лицом вниз. Спина у него была красная. Дюи Дэлл намазала ее лекарством. Лекарство сделали из масла и сажи, чтобы вытянуло жар. Тогда спина стала черной.
-- Больно, Джул? -- спросил я. -- Джул, у тебя спина как у негра.
У Кеша нога была как у негра. Потом цемент разбили. У Кеша из ноги пошла кровь.
-- А ты иди, ложись, -- сказала Дюи Дэлл. -- Тебе спать полагается.
-- Где Дарл? -- говорили они.
А он с ней там, под яблоней, на ней лежит. Он там, чтобы кошка не вернулась. Я сказал:
-- Дарл, ты кошку будешь отгонять?
И на нем лунный свет лежал пятнами. На ней тихо лежал, а на Дарле пятна вздрагивают.
-- Ты не плачь, -- я сказал. -- Джул ее вытащил. Не плачь, Дарл.
Сарай еще красный, а был краснее, чем сейчас. Тогда он взвивался винтом, а звезды летели навстречу, но не падали. Сердце кололо, как от поезда.
{Я пошел поглядеть, где они бывают ночью, а что увидел, Дюи Дэлл никому не велела говорить}.
ДАРЛ
Уже довольно давно проезжаем мимо рекламных досок: аптеки, закусочные, одежда, готовые лекарства, гаражи, кафе, -- и цифры на указателях убывают все круче: 3 мили, 2 мили. С вершины холма, снова влезши в повозку, мы видим плоское покрывало дыма, как будто неподвижного в послеобеденном затишье.
-- Дарл, это город? -- спрашивает Вардаман. -- Это Джефферсон? -- Он тоже отощал; лицо у него осунувшееся, напряженное, полусонное, как у нас.
-- Да, -- говорю я.
Он поднимает голову и смотрит на небо. Сужая круги, они повисли там, как дым: при видимости формы и умысла никаких признаков движения вперед или вспять. Мы снова влезаем в повозку; там на гробе лежит Кеш, и нога у него облеплена осколками раздробленного цемента.
Потрепанные, унылые мулы со стуком и скрипом везут нас под уклон.
-- Придется показать его доктору, -- говорит папа. -- Видно, без этого не обойтись.