Скиннер ответил взглядом, исполненным такой яростной, клокочущей, концентрированной ненависти, что неуютно стало не только Кибби, но и всему залу. И взгляд этот не был мимолетным: Скиннер буравил оппонента, изучал, препарировал его душу, пока тот наконец не заморгал и не опустил в смущении голову. А Скиннер продолжал смотреть и не собирался отводить глаз. Пусть только хоть один мерзавец попробует что-нибудь сказать! Они хотят поговорить о взятках, о коррупции? Что ж, он готов к разговору! Этот гнойник давно пора расковырять!
Атмосфера в зале накалялась. Колин Макги прочистил горло и сказал:
— Думаю, для начала надо подсчитать, во что обойдется переход на новые процедуры. А что до возможных нарушений, то прежде чем делать выводы, нужны доказательства. Тогда можно говорить о перестройке. А менять зарекомендовавший себя порядок лишь на основании слухов и сплетен — это абсурд!
Кибби хотел было кивнуть, но не мог пошевелиться: Скиннер его словно загипнотизировал.
Купер почуял, что обсуждение заруливает в опасные воды. Воспользовавшись замешательством, он перехватил инициативу и объявил конец собрания. Все встали. Скиннер торопливо собрал бумаги и устремился к выходу.
— Это что за одеколон, Дэнни?— окликнул Боб Фой. Скиннер дал по тормозам и крутанулся на сто восемьдесят:
— Что?!
— Да ничего, мне даже нравится,— по-змеиному улыбнулся начальник.— Очень характерный запах. Интересный.
— Я не…— начал Скиннер и осекся.— Извините… Мне надо срочно позвонить.
Он чуть не кубарем скатился по лестнице в родной офис, яростно топча мелкую мозаику мраморного пола.
Укрывшись в своем закутке, он почувствовал, как кокаин выгорает вслед за утренним пивом, а на смену приходит страшное пустое похмелье. От ощущения давешнего могущества не осталось и следа. Каждый проходящий человек казался врагом, каждый телефонный звонок таил угрозу. Зловещим громом гулял по офису смех Фоя, и визгливый Кибби вторил ему шакальими обертонами, от которых волосы шевелились на затылке. Эта дрянь, ничтожество, мелкий и смешной противник вдруг обрел нечеловеческую, дьявольскую мощь. Случайно встретившись с ним глазами, Скиннер впервые за все время увидел не жалкую робость, а насмешливый и дерзкий расчет.
Пытаясь побороть похмельную вялость и упорядочить душу, Скиннер взялся разгребать бумажные завалы на столе. Он лихорадочно шуршал, скрипел и перекладывал папки, словно демонстрируя усердие и доказывая свою незаменимость. Но голова отказывалась служить: взявшись за одну стопку, он тут же бросал ее и зарывался в другую, затем в третью, и так по кругу, погружаясь в болото бумажного хаоса.