Румянцев направился обратно к столику, но внезапно перед ним возник расплывчатый образ Левушкина с перекошенным от ужаса лицом.
– Там эта, – начальник его безопасности не находил слов и только взмахивал руками. – Это!
– Что там? – флегматично поинтересовался Никита, еле ворочая языком. – Ядерная война?
– Хуже, – сказал Левушкин и облизал сухие от волнения губы. – Там госпожа Скороходова.
– Да что ты г-в-ришь?! – усмехнулся Румянцев и постарался навести резкость на дверь. – Где она?!
– Там не она, – заикнулся Левушкин о самом страшном. – Там они!
– Да что ты… – Никита захлопнул свой рот ладонью и икнул. – Она уже разродилась?! Я не приму ее ребенка!
– Он того, – попытался объяснить Левушкин, – не ребенок, он уже вырос.
– Что творится, куда катится мир? – Никита обхватил себя руками и облокотился на стену.
– К черту! – С воинствующим криком в комнату заскочила Белоснежка и откинула блеющего Левушкина на кожаный диван, в сторону от своего жениха. Бутылки на столике при этом радостно звякнули.
– Позвольте, – возмутился откинутый начальник безопасности.
– Не позволю! – заявила Скороходова и, подбежав к Румянцеву, со всех сил тряхнула его за грудки.
– Мамзель, – тот поправил лацкан пиджака, – Габана, понимаешь, Дольче…
– Плевать! – нагло сказала та и совершенно искренне добавила: – Никитос! Ты дурак.
– Позвольте! – Левушкин попытался подняться с дивана и надвинуться на Скороходову.
– Не позволю! – выкрикнул появившийся следом за ней Долгов и получил прямой удар в челюсть.
Никита не понял, как у него получилось залепить противнику левой рукой. Видимо, сработал рефлекс на уровне подсознания. За сегодняшний вечер, а практически за ночь, он настолько возненавидел этого человека, что не удержался. Хмель выветрился. И теперь он, прищуриваясь и лишний раз убеждаясь, что Анжелика Сокольская оказалась права, разглядывал, как Белоснежка возится с упавшим к ногам Левушкина кавалером. Она проявляла столько чувств к этому мерзавцу, что Румянцев ощутил приступ тошноты, который еле сдержал.
– Стасик, дорогой, ты не ушибся? – сюсюкала Скороходова с Долговым, поднимая того и усаживая в кресло.
– Тьфу на вас, – икнул Румянцев и завалился к Левушкину на диван. – Наливай!
– Не наливай ему больше! – возопила Белоснежка. – Он должен посмотреть на меня трезвым взглядом!
– Опоздали, мамзель, опоздали, – пробормотал Румянцев. – Я все знаю!
– Да? – с сомнением в голосе поинтересовалась Скороходова. – Все-все?
– Ес-тес-но, – усмехнулся Румянцев и поднял свой бокал, который предусмотрительный Левушкин все же наполнил. – За любовь и коварство!