Светились десятки гнилушек, выступавших из земли по обеим сторонам узкой лощины — как пальцы подгорных существ, которые — говорят гномы — никогда не видят света. Косо лежала каменная плита. Чёрная… или казавшаяся такой. Старик подошёл к ней и постучал посохом. Сказал — коротко и властно:
— Эй.
Эйнор усилием воли остался на месте, когда откуда–то — то ли из–за плиты, то ли из неё — выступили два скрюченных… нет, не существа. Две сущности, так сказать вернее. Тёмные и безликие, да и бесформенные, если по правде. Послышался детский плач — тонкий и безнадёжный. Между сущностями шёл ребёнок — голый, не различишь — мальчик или девочка, не поймёшь — скольких лет, но маленький, не старше десяти.
— Что это, старик? — хрипло спросил Эйнор. Шаман обернулся и мигнул:
— Жертва, таркан. Убей и начнём.
Два сгустка тьмы прижали ребёнка к плите. Тот вяло дёрнулся и заплакал громче.
— Кому жертва? — Эйнор вытащил меч, и лезвие вдруг покрылось красноватой вязью, словно проступившей из глубины металла.
— Эру, рыцарь, — осклабился старик. — Не бойся. Жертва из дальней деревни — пропал ребёнок в лесу и пропал, поискали и забыли. Бей и начнём.
— Ах ты старая тварь… — прорычал Эйнор, взмахивая мечом…
…Лезвие со скрежетом пропахало в камне искристую борозду. Оказавшийся за спиной Эйнора старик хихикнул; и тёмные сгустки, и ребёнок исчезли.
— Где?! — крутнулся на каблуках Эйнор.
— Не было ничего, — ответил Эйно–Меййи спокойно и ссутулился, опираясь на посох. — Не приносим мы в жертву людей. Проверял я тебя… И что? Правда бы оставил своего родича в рабстве у Чёрного — только чтобы лесному дикарьку, никчёме, жизнь сохранить? А как же тогда?
От облегчения — понял, что старик не лжёт — у Эйнора помутилось в голове и он не сразу поймал ножны мечом. Процедил:
— Правда. Слишком дорогая цена — кровь ребёнка.
— А правда ли, что твои предки жгли людей в жертву Большому Чёрному, а, таркан? Своих жгли? И детей, и женщин?
— Мои — нет, — отрезал Эйнор, прямо глядя в глаза старика. — Мои предки были Авалтири, не Арузани.* Да и среди Арузани это делали лишь худшие из худших… Но мне стыдно и больно и за тех, кто жёг, — продолжал он. — И за тех, кто превращал в рабов Младших Людей. За всю мою кровь. За всех, кто был — Нуменор. Даже за… — юноша не договорил и опустил глаза.
*Авалтири — «Верные» нумэнорцы. Арузани — Люди Короля.
Старик вздохнул. Кивнул. Похромал к плите.
— Стой, где стоишь, — буркнул он. — Посмотрим, что получится.
Эйнор вновь вытащил из ножен меч.
* * *
Гарав на этот раз проснулся первым.
Видимо, снаружи наступил день, потому что слышались голоса, смех и даже песня — пела женщина. Фередира под шкурами не было даже видно. А Эйнор сидел на своей постели, вытянув ноги и неудобно откинувшись к стенке шалаша. Бледный, уронив руки даже не на колени — по сторонам тела, ладонями вверх. Пальцы мелко подрагивали.