…Фередир, бесшумно ступая, подошёл к кувшину, жадно напился. Вздохнул, подсел к столу. Эйнор на него даже не покосился, не пошевелился, но при этом спросил:
— Сон?
— Угу, — буркнул Фередир, распластываясь щекой на прохладных досках столешницы.
— А ты знаешь, что ты видел? — Фередир отрицательно повозил щекой по столу. — Вот и я не знаю, — вздохнул Эйнор. — И это плохо… Вот что, — он повернул голову, и Фередир задержал дыхание: зрачки рыцаря были огромные, сожравшие серую радужку, — одевайся. Будем ждать, — Фередир не стал спрашивать ничего, встал, начал одеваться, но Эйнор сам объяснил: — Сегодня всё и решится. Человек, которого я жду… он где–то близко, но… но с ним что–то не то. У меня скверное предчувствие.
Завязывая пояс, Фередир подошёл к двери, собираясь выглянуть в коридор… и обнаружил, что возвращается к кровати. Он помотал головой, повернул к двери… и увидел перед носом окно.
— Не пытайся, — спокойно сказал Эйнор. — Сюда никто не войдёт, отсюда никто не выйдет, пока я не захочу. Сядь. Мне нужно, чтобы вошедший подумал, будто я здесь один.
— Ясно, — кивнул Фередир и, отойдя к столу, сел в углу кровати. Так его нельзя было увидеть от двери сразу…
…До сих пор Фередир не знал, что такое ожидание. Ему казалось, что в жизни он успел немало прождать. И не всегда ожидание было приятным. Но только сейчас он понял, что всё это было так — безделка. Мелочи.
Обострившийся слух улавливал звуки, которые жили на грани слуха — или даже за нею. Летучая мышь за окном пискнула, хватая в полёте ночную бабочку. Обычные мыши скребутся где–то в стене. И снова скрипят, ходят половицы в коридоре, ступеньки на лестнице. Впору поверить, что по ним уже идёт кто–то невидимый. Или правда идёт?
Странно. Ведь тот, кто должен придти — он их союзник. Почему же так тянет… тянет… за что? За сердце? За душу? В теле у человека и места такого нет, которое сейчас ноет. Чушь какая–то — нет, а ноет…
Фередир посмотрел на Эйнора, на его неподвижное лицо, чуть приподнятые плечи под кожаной поддоспешной курткой, глубокий блеск обода Калан Айар на пальце.
Фередир подумал, что, когда он думал о подвигах и приключениях, то не знал — каково это: сидеть в тёмной комнате мёртвого города и ждать, ждать, ждать, глядя в бездонные глаза своего рыцаря? Приключение ли это и можно ли сложить об этом песню? Или это просто жизнь? Песни пишут о ком–то одном. Великом. О чём–то одном. Великом. Никто не напишет песен о десятках людей, которые вот так сидели в комнатах или у костров и — ждали.
В дверь постучали. Просто постучали.