Настало снова молчание.
С пылающими от смущения и стыда щеками принял Иван благословение старца, потом, медленно выпрямляясь, заговорил:
– Судишь ты меня строго, владыко, хоть и мягки словеса твои… Да тем больней уражают они мою душу… А подозволь сказать тебе, отче-владыко… Тоже не в осуждение, а рассуждения для ради… Как оно к делу подошло… Вот пожар великий был… В том року как раз, когда протопоп лукавый нашей душой овладел, мнимой святости словес его и жизни ради… И церкви все, почитай, погорели Божий. Только алтарь, при котором служишь ты, владыко, уцелел произволением, чудом Господним. Ты же не остался при алтаре своем… Вышел из Кремля, со стены спустился, чуть не расшибся насмерть…
– Удушения дымного ради, сыне… И то Бог покарал; сам ты напомнил: расшибся весь, гляди, тогда…
– Вестимо, отче, что дым душил… Да ведь вера – горы подвинуть может, не то пелену дымную раздрать… Как же ты испужался, прочь пошел?… Прости, что пытаю тебя, владыко…
Опять настало молчание. Со вздохом сокрушения вырвалось наконец у Макария:
– Согрешил, маловер… Творил свою, людскую волю, а не волю Божию, явного погубления своего ради…
– Так же и я, отче, маловерен!.. Коротка душа, чтобы на волю Промысла себя и судьбу жены да сына предать… Оттого и о пристановище чужеземном удумал… Так не суди ж меня, отец… Больно я людишками злыми напуган, ведомо тебе довольно об этом…
И чуткий, находчивый юноша-царь, довольный, что сумел отразить мягкий, но серьезный укор уважаемого советника, даже головой кверху встряхнул, словно груз с нее свалился тяжелый.
– Вижу, вижу, чадо: зреешь ты, словно плод некий, дивий, перстом Господа отмеченный… Будет прок царству от тебя. И можно мне с тобой, как с мужем, наравно толковать, а не поучать, как дитя, как отрока юного…
– Аминь, владыко!.. Сам я тоже порой словно вижу и слышу в себе голос некий, образ мужа царственного, каким я быть бы желал… И учит он меня, и зовет, и ведет… К славе, к величию, к покою всей земли родной… И так хорошо станет мне тогда, и страшно, словно дух владеет мною незнаемый, и холод по телу, и жар в голове… А перед очами словно пелена разодранная, и все грядущее видно… Цари идут, витязи предо мной преклоняются… Славу люди поют… Клир священный… Вот совсем как при входе моем в Москву зимою этою… И без конца вижу я те светлые дни. Пророчество это, что ли, души моей? Али соблазны? Как мыслишь, владыко?… Как, помнишь, «Некий» возвел Сына Человеческого на гору…
– И царства земные Ему казал?… Все быть может, чадо. Блюдися гордыни земной. В смирении – Бог чудеса творит… А мы – черви, тли ничтожные… Это помнить надо…