Контр-адмирал относился ко мне покровительственно. Кажется, что он видел во мне свою молодость и потому любил меня.
Среди моряков он слывет добродушным папашей, никогда не повышающим голоса и не употребляющим тех соленых словечек, которыми иногда любят щегольнуть некоторые начальники. С людьми он добр, но требователен. Не шумит по пустякам, не создает той нервозной обстановки, в которой человек обычно теряется, утрачивает инициативу, самостоятельность и решительность. С провинившимися он умеет разговаривать как-то по-особенному проникновенно, так, точно на исповеди находишься. К морю имеет особое пристрастие. Кажется, немного у нас было выходов без него. Придет на корабль, сядет на мостике, скажет командиру: "Меня здесь нет, действуйте самостоятельно, по своему плану". И так до конца занятия ни во что не вмешивается, голоса не подает, точно на самом деле его нет. Зато уж потом, на разборе, припомнит малейшие упущения и ошибки. И если пожурит, так это на всю жизнь запомнится. Мне думается, людей он знает и видит насквозь.
Однажды командир дивизиона собрал нас в штаб. Это было обычное служебное совещание. Дмитрий Федорович появился неожиданно. Командир дивизиона подал команду. Мы все встали, приветствуя адмирала. Он поздоровался, потом отыскал взглядом моего помощника Егора Дунева, подошел к нему, протянул руку.
— Поздравляю вас, старший лейтенант, с днем рождения, желаю удач, больших и малых. А это вам на память. — Он подал Егору красивый футляр с бритвенным прибором и добавил с обычным своим простодушием: — Знаете, чем эта штучка хороша? Можно бриться каждый день.
Дунев покраснел. Товарищи не сдержали улыбки: мой помощник имел привычку бриться два раза в неделю, должно быть полагая, что его светлая щетина не так заметна для окружающих. А мы с командиром дивизиона переглянулись: ни он, ни я не знали, что Дуневу сегодня исполнилось двадцать пять лет.
— Как здоровье жены? — спросил адмирал Егора Дунева.
— Спасибо, ей лучше, — быстро ответил тот.
Проводив адмирала виноватым взглядом, командир дивизиона стал «закруглять» свое выступление — это заметил, должно быть, не один я. Он чувствовал неловкость не столько перед моим помощником, сколько перед всеми офицерами, на глазах которых адмирал так дипломатично разделал нас обоих.
После совещания комдив задержал меня на минутку.
— Вот, брат Андрей Платонович, что получается. Выходит, не знаем мы с тобой подчиненных. — На грубом, скуластом лице комдива были заметны раскаяние и досада, а голос, глухой, барабанный, срывался. Мне было жаль его, и я сказал: