Через полтора суток меня перевели в камеру к уголовникам и мне стало немного веселее. Нам не разрешали ни книг, ни газет, вместо этого все время играло радио.
Из него мы узнали, что обвалился портал Киевского почтамта. Под обломками погибло девять человек. Я волновался, чтобы среди погибших не было кого-нибудь с наших, поскольку это было постоянное место сбора тех, кто интересовался политикой. Но все обошлось.
В камере я с интересом наблюдал все стадии наркотической ломки. Это был молодой парень с Кубани. Его взяли с маком на Киевском вокзале. Мучился он ужасно.
Мне довелось присутствовать при историческом событии. Как-то, после утреннего обыска и завтрака, железная дверь открылась и в камеру занесли несколько абсолютно новых матрасов. До этого мы валялись на голых нарах. Это было какое-то новое постановление. Все были настолько поражены этим актом гуманизма, что даже поверили в «перестройку».
Пока я скучал на нарах, моя жена устраивала на Крещатике акции протеста. Она была беременна. Интересно, что ни один из тех, с кого началась эта история не согласился помочь ей. Тогда это ее удивляло.
И вот прошло больше года, я снова под административным арестом. К вечеру следующего дня меня вывели из камеры и отвели к начальнику. Там какой-то чиновник в гражданском прочитал мне постановление городского суда о замене админареста денежным взысканием, после чего меня отпустили.
А случилось вот что. В Киев вот-вот должен был приехать Горбачев для встречи с кем-то из западных президентов. Для местного начальства было совсем некстати, что моя жена и товарищи устраивают прямо в центре города митинги с требованиями моего освобождения. Ко дню приезда были обещаны особенно хулиганские мероприятия в случае, если я все еще не буду на свободе.
Нахальство наших публичных акций все возрастало. Было несколько драк с милицией. Наконец после одной демонстрации, которая закончилась возложением венка из колючей проволоки к памятнику Ленина, было арестовано двое наших активистов. Началось следствие, их поместили в Лукьяновскую тюрьму.
Мы начали кампанию за их освобождение. В это время в организации вырастало глухое недовольство моей деятельностью. Оно имело вполне психологическую природу. В основе недовольства, как это часто бывает в подобных случаях, лежал страх. Вначале молодежь собирается в политические организации, чтобы ощутить собственную значимость, из потребности общения, из желания прикоснуться к какому-то высшему смыслу, но никогда для того, чтобы сесть в тюрьму.
На первых порах, когда можно было чувствовать себя героем без особенного риска, ситуация всех устраивала. Но на каком-то этапе молодые люди поняли, что тюрьма совсем рядом. В те времена даже пятнадцатисуточное заключение казалось серьезной угрозой. Даже небольшая опасность в том случае, если она ощущается постоянно, ощутимо угнетает личность.