Стало тихо. Герцог Шартрский, сев на табурет, положил большое распятие на колени.
- Слушаю! - спокойно сказал он.
- Я это знаю от самого монсиньора Луи, - выдавила она, ломая руки, поскольку с ужасом осознала, что не знает, к чему идет дело. - Но только я прошу, не говорите никому, что я вам выдала эту тайну. О, Боже, монсиньор Луи мне этого бы никогда не простил!
- А что он, собственно, сказал?
- Ну вы же знаете, - упрекнула она, - велел делать татуировку на левой стопе своих детей.
- Э, нет, не так - не своих детей, но детей своей крови, - большая разница. Ты понимаешь?
- Да, монсиньор, понимаю, - признала та, склонив голову и всхлипывая. Потом в отчаянии попыталась снизить важность того, что происходит. - Но монсиньор Луи шутил, я уверена! О да, я хорошо помню! Когда он говорил, смеялся и даже подмигнул мне!
- Ты поклянешься, что он действительно шутил?
Мадам Бриссо вновь увидела под носом распятие, - золотой Спаситель смотрел ей прямо в глаза!
- Нет, не поклянусь! - вздохнула она.
- Не нужно никого бояться, - сказал ей герцог Шартрский.
- Это останется между нами, но ты должна впредь молчать, как рыба! В твоих же интересах, чтобы эта тайна - если, конечно, мой отец не подшутил над тобой - не разошлась дальше!
"- Это и в моих интересах", - подумал он, бросая Бриссо полный кошелек и та, только разведя руки в молитвенном жесте, тут же захлопнула их, как мышеловку, чтобы схватить добычу.
* * *
Старый герцог Луи уже три дня не выходил из своей комнаты. Он очень переменился с той поры, когда мы с ним познакомились, - семнадцать лет все-таки! Тогда это был полноватый мужчина, теперь - беспомощный толстяк. Задыхался при ходьбе, и уже ни к чему не проявлял интереса - особенно эти последние три дня, превратившие его в нервного, вспыльчивого мизантропа. А сегодня он был ещё вспыльчивее, ибо его жена - новая жена, мадам де Монтессон, с которой он тайно обвенчался год назад - была в отъезде и не могла его жалеть и утешать. Жена его со вчерашнего вечера была в Версале из-за какой-то светской ерунды, а герцог Луи тут, в Баньоле, в своем роскошном замке совсем один, и нет никого, на ком сорвать свою злость разве что на слугах, но слуги - это никто!
В то утро он ходил осторожно, медленно поднимая остекленевшие ноги и опираясь на мебель. При этом, наперекор боли, порою довольно хихикал. Это из-за письма, полученного накануне вечером - письма от его сына герцога Шартрского, чьего визита он теперь ждал с нетерпеливостью старого кота, которого мышь попросила об аудиенции.