— Понятно. — Он медленно провел пальцем по ручейку пролившегося пива. — Значит, вот что она тебе рассказала, да? Что я так пытаюсь забыться? Что связь с другой женщиной — единственное, что способно смягчить боль? Она это сказала?
— Ну, она…
— Но Люси, с тобой все по-другому! — в отчаянии проговорил он, повернувшись ко мне лицом. — Я знаю, что ты мне не поверишь, после того как поговорила с ней, но к тебе у меня действительно особые чувства. Конечно, у меня были другие женщины, но ни с одной из них я не испытывал ничего подобного, ни одна из них не проникала мне так глубоко в сердце, ни одну я не любил по-настоящему! — Я посмотрела ему в глаза. Открытый, уязвимый взгляд. И честный. Я заставила себя отдернуть руку.
— Чарли, я не могу, — тихо произнесла я. — После того как я ее встретила… Теперь она все знает, понимаешь? — взмолилась я. — Это все меняет!
Повисла тишина. Казалось, он находится далеко от меня; он погрузился в рассматривание лужицы пива на столе, но одновременно был где-то совсем в другом месте. Где-то далеко. Это было ужасно. Спустя какое-то время я заговорила.
— Ты же знал, что ей все известно? О твоих романах.
— Подозревал, — пробормотал он, возвращаясь из забытья. — Но она ничего не говорила. В этом доме никто ничего не произносит вслух. Никогда. — Он судорожно провел рукой по волосам. — Ох, Люси, ты даже не представляешь, что такое моя жизнь. Мне еще хуже оттого, что она мне все разрешает и никогда не устраивает ссоры, ни на чем не настаивает. Она почти… почти поощряет меня, пассивно, своим чертовым молчанием!
— Она не хочет останавливать тебя, раз это тебе помогает.
— Потому что она такая хорошая, черт возьми, и такая добрая! — Он грохнул кулаком об стол. Кое-кто из посетителей удивленно обернулся. — Иногда я просто ненавижу эту ее доброту, ненавижу ее за то, что она простила мне гибель Ника. Это невыносимо. — Он устремил на меня полный боли взгляд. — О боже… вот ты бы простила человека, который убил твоего любимого четырехлетнего сына? Твоего любимого Макса? Разве ты не пришла бы в ярость, не впала бы в истерику, не стала бы его обвинять, плакать, упрекать, вести себя отвратительно, кричать, не устроила бы ему настоящий ад? Не стала бы повторять: «Ну почему ты не смотрел, куда едешь, черт возьми?» Разве ты бы так не сделала?! — кричал он. — Сделала бы! Но Миранда — нет. Она не говорила ничего подобного. Никогда. Даже сразу после его смерти. Она вообще никогда ни в чем меня не обвиняла, Люси. И мне от этого только намного, намного хуже. — Он покачал головой.