– Дак вот на первую травку буренок своих гонял, на пригорочек солнечный, – степенно объяснил пастух, – за зиму-то они совсем оголодали. А теперь обратно мимо усадьбы пройти надо, а там эти, антихристы, развоевались! Палят и палят! А ты, парень, не из них будешь?
– Какое там, земляк! – отмахнулся Саенко. – Я-то сам из ростовских… Эх, хороши у нас места! Сейчас уж все, верно, цветет…
– А как же ты к нам из такой дали забрел?
– Да так уж моя планида повернулась. То война, то революция эта, будь она неладна… а теперь еще эти, анархисты… Ох и подлый же народ! А ты, землячок, покурить не желаешь?
– Отчего не покурить? – Пастух подозрительно взглянул на Пантелея. – А только табаку у меня мало, еле на себя хватит… всяких прохожих угощать не напасешься!
– Да ты, земляк, не сумлевайся! Табачок у меня имеется! – Саенко поспешил вытащить свой кисет и протянул его пастуху: – Угощайся, земеля, только вот огоньку дай…
– Огоньку – это можно. – Пастух солидно кивнул и запустил руку в кисет, его отношение к прохожему заметно улучшилось. – А и хороший у тебя табачок! Где брал?
– У солдата одного выменял, – отозвался Пантелей, аккуратно сворачивая самокрутку. – Так как насчет огоньку?
– А вон возьми головню да прикуривай. – Пастух показал на догорающий костерок.
– Вот спасибочки! – Саенко схватил головню, собрался прикурить и вдруг замахал руками в воздухе: – Да отстань ты, окаянный!
– Ты чего размахался-то? – удивленно спросил пастух, отступая в сторону, чтобы Саенко не задел его горящей головней.
– Дак слепень привязался! – Саенко продолжал махать руками, не выпуская головню. – Ох и не люблю я энтих слепней! Моего свояка раз укусил в щеку, так его так раздуло – есть неделю не мог! Совсем оголодал, горемычный!
– Да ты бы хоть головню положил!
Но Саенко метался по лужайке, размахивая горящей головней, и все больше приближался к коровам. Коровы, почуяв неладное, забеспокоились и тревожно замычали.
– Да брось ты эту головню к чертям собачьим! – крикнул пастух, с удивлением и испугом глядя на странного незнакомца.
Тот выделывал какие-то странные кренделя, кружился, как заправский танцор, подскакивал на месте, махал руками, как ветряк крыльями, и вдруг, как будто нечаянно, ткнул горящей головней под хвост крупной и неторопливой черно-белой корове по кличке Майка. Майка жалобно взревела, скакнула вверх всеми четырьмя ногами, как будто пытаясь взлететь, и галопом припустила вперед, не разбирая дороги.
Путь ее лежал туда, где в свободных позах расположились остальные коровы, наслаждаясь покоем и ожидая распоряжений пастуха. Увидев с ревом несущуюся на них Майку, коровы, должно быть, вообразили, что наступил их коровий конец света, заревели дикими голосами и побежали прочь с лужайки в направлении графской усадьбы.