А потом он ушел. Вслед за своими спутниками. А еще через какое-то время боль с той же внезапностью, как и начиналась, схлынула, освобождая тело, и я с минуту лежал, не меняя позы, наслаждаясь мгновениями покоя, отрешенной легкости, приходя в себя.
Наконец зашевелилась "Альфа", сел на своем месте Сифоров. Левая половина его лица стремительно опухала, из прокушенных губ сочилась кровь. Господи, подумал я, глядя на него снизу вверх, неужели и я так же выгляжу?
Сифоров сплюнул и встал на ноги. И оглядевшись, кудряво и длинно выматерился. Я поперхнулся от смеха, поднимаясь следом. Сифоров поглядел на меня с укоризной. И был прав: смешного ничего в нашем положении не наблюдалось. Четверых потенциальных "языков" из Своры, как корова (да простится мне невольный каламбур) языком слизнула. И еще появился вдруг в повестке дня двойной вопрос: кто и какими средствами сумел это сделать?
- Что это было? - спросил я у Сифорова немедленно.
- Если бы знать, - Сифоров, морщась, трогал осторожно пальцами свое теряющее симметрию лицо.
- Психотронные генераторы, - услышал я голос Марины и обернулся: она стояла, выпрямившись, и выглядела, в общемто, неплохо, только вот на светлых брюках ее появились пятна грязи, отчего они утратили свою прежнюю безупречность. - Стандартный режим. Точнее сказать, один из стандартных режимов. Непосредственное воздействие на болевые центры.
Вот так-то, Игл, подумал я. Представилась наконец возможность познакомиться и со вторым направлением в развитии прикладной психотроники.
- Но кто имеет подобные генераторы? - спросил я вслух. Герострат? Или...
- Или третья сила, - докончил за меня Сифоров. - Именно так. Третья сила, о которой мы ничего не знаем.
Третья сила, подумал я обреченно. Вот те раз. Жить становится веселей.
- Здесь нам делать больше нечего, - заявил Сифоров. - Возвращаемся в штаб.
Глава пятнадцатая
Президент стоял у окна и смотрел на вечернюю Москву. Сегодня он должен был принять решение. Решение важное, одно из важнейших за последний год. И тяжелое решение, потому что от него зависело жить или умереть одному очень неординарному человеку.
Президент полагал себя добрым и справедливым; он не хотел убивать этого человека. Но обстоятельства, условия игры, и в не малой степени - прямые действия этого человека, требовали иного. Требовали убить.
Он стал опасен, думал Президент. Он смертельно опасен для государства, даже для меня. Он открыто противоставляет себя государственным службам; он не останавливается перед тем, что-бы убивать невинных людей. Просто так, ради демонстрации всем нам своих возможностей. Он - как зверь, вырвавшийся из клетки. Он ничего не понимает, ему хочется свободы, ему хочется простора саванны, но вокруг чужой город, вокруг - дрессировщики с хлыстами и пистолетами; и тогда он начинает метаться, калечит первых попавшихся почем зря. И теперь он, почуявший свободу, не успокоится, даже если его снова запереть в клетку.