Заняться уборкой Рената решила позже, а пока просто задвинула все ящики подряд. В верхнем из них стояла большая жестяная коробка из-под английского рождественского печенья – Винсент держал в ней документы и всякие бумаги. Задвигая этот ящик, Рената вдруг заметила, что прямо поверх коробки лежит большой конверт. Он белел в ящике так как-то пронзительно, что она невольно взяла его в руки.
И, только взяв, увидела, что на конверте написано ее имя.
Это было странно и тревожно. Когда Рената вскрывала конверт, руки у нее дрожали.
Почерка Винсента она не знала, ведь они никогда не писали друг другу писем. Но никто, кроме него, не мог написать слова, которыми испещрен был вложенный в конверт плотный белый лист…
«Моя дорогая, – писал Винсент, – я всегда стеснялся разговаривать с тобой об устройстве нашей жизни. Я хотел, чтобы ты стала моей женой, и я хотел тебе это предложить. Но вдруг ты сказала бы, что моя жизнь для тебя не слишком серьезная?»
Рената почувствовала, что глаза ей застилают слезы. Господи, о чем он думал! Разве было для нее что-нибудь серьезнее его жизни?
«В тебе есть такая гармония, такое совершенство – как в искусстве, – читала она дальше. – Не в каких-нибудь его произведениях, а во всем искусстве, ты понимаешь? И я боялся, что я не совпадаю с твоей гармонией. Возможно, это все-таки непонятно. И я не стал бы писать тебе такие непонятные вещи, если бы не мое здоровье, которое не становится лучше, к сожалению. Я надеюсь, что операция все-таки обойдется хорошо, но пока мне не хочется про нее думать, а хочется поставить спектакль. Но все-таки я понимаю, что должен быть готов не только к радостным событиям. Если бы не это, я попросил бы тебя выйти за меня замуж. Но предлагать тебе это раньше моей операции было бы от меня нехорошо. Потому что неизвестно, чем она закончится. Но все-таки я хотел бы привести свои дела в порядок так, как будто ты уже моя жена. Конечно, ты не отвечала мне согласием. Но не сердись на меня за мою самонадеянность. Я написал документ на эту квартиру, чтобы она была твоя. Это помогает мне думать, что ты уже согласилась быть моей женой. И поэтому мне хочется что-нибудь тебе оставить. Что-нибудь из моего имущества. Не смейся над этим. У русских другое отношение к этому, я знаю. Но ведь я все-таки западный человек. И еще я всегда беспокоился, что ты думаешь обо мне как о ребенке, а мне бы не хотелось, чтобы это было так».
Рената улыбнулась сквозь слезы, несмотря даже на ошеломление, которое вызвало у нее Винсентово решение. Какие у него, оказывается, в самом деле детские были опасения! Могла ли она думать о нем как о ребенке?