— Не то испачкаетесь, — пояснила она. — Вы не привыкли к грязной работе, я вижу это по вашим рукам. Может быть, вы были портнихой?
— Нет, вы ошибаетесь. Да и не все ли равно, чем я была, пусть вас это не беспокоит. Скажите лучше, как называется эта усадьба?
— Одни называют ее Марш-энд, другие — Мурхауз.
— А джентльмена, который здесь живет, зовут мистер Сент-Джон?
— Нет, он не живет здесь; он только гостит у нас. А живет он в своем приходе в Мортоне.
— Это деревушка в нескольких милях отсюда?
— Ну да.
— Кто же он?
— Он пастор.
Я вспомнила ответ старой экономки из церковного дома, когда я выразила желание повидать священника.
— Так, значит, это дом его отца?
— Ну да; старый мистер Риверс жил здесь, и его отец, и дед, и прадед.
— Значит, имя этого джентльмена — мистер Сент-Джон Риверс?
— Сент-Джон — это его имя, а Риверс фамилия.
— А его сестер зовут Диана и Мери Риверс?
— Да.
— Их отец умер?
— Умер три недели назад от удара.
— Матери у них нет?
— Хозяйка умерла ровно год назад.
— Вы долго прожили в этой семье?
— Я живу здесь тридцать лет. Всех троих вынянчила.
— Значит, вы честная и преданная служанка. Я отдаю вам должное, хотя вы и были невежливы, что назвали меня нищенкой…
Она снова с изумлением посмотрела на меня.
— Видно, я, — сказала она, — здорово ошиблась на ваш счет; но тут шляется столько всякого жулья, что вы должны простить меня.
— …и хотя вы, — продолжала я строго, — собрались прогнать меня в такую ночь, когда и собаку не выгонишь.
— Ну да, это было нехорошо; но что поделаешь! Я больше думала о детях, чем о себе. Бедняжки! Некому о них позаботиться, кроме меня. Волей-неволей будешь сердитой.
Я несколько минут хранила строгое молчание.
— Не осуждайте меня очень, — снова заговорила она.
— Нет, я все-таки буду осуждать вас, — сказала я, — и скажу вам, почему. Не столько за то, что вы отказали мне в приюте и сочли обманщицей, а за ваш упрек, что у меня нет ни денег, ни дома. А между тем некоторые из самых лучших людей на свете были так же бедны, как я; и, как христианка, вы не должны считать бедность преступлением.
— И правда, не должна бы, — сказала она, — мистер Сент-Джон говорит то же самое. Неправа я была; и теперь я вижу, что вы совсем не такая, как мне показалось сначала. Вы очень милая и вполне приличная барышня.
— Пусть будет так. Я вас прощаю. Дайте вашу руку.
Она вложила свою белую от муки, мозолистую руку в мою; еще более приветливая улыбка озарила ее грубое лицо, и с этой минуты мы стали друзьями.
Старушка, видимо, любила поговорить. Пока я чистила ягоды, Ханна разделывала тесто для пирогов и рассказывала мне различные подробности о своих покойных хозяине и хозяйке и о «детях» — так она называла молодых девушек и их брата.