Всё будет хорошо. Более или менее успокоившись после пары глубоких вдохов, ему удалось наложить слабое охранное заклинание на своё тайное убежище. Алекс надеялся, что оно выдержит. Для одного дня солнца в качестве врага было более чем достаточно.
Издалека послышался вой новых сирен и ещё больше голосов. А ещё через несколько минут — топот и вибрация от шагов снующих взад-вперёд рядом с его укрытием людей. Всё это время солнце становилось сильнее и сильнее. Трудно было не застонать, не закричать от причиняемой солнечным светом боли. Он проходил через снег и обжигал даже сквозь ботинки, которые не были накрыты одеялом. Свет отражался от алюминиевой поверхности одеяла, но находя хоть крошечную лазейку, выжигал на коже волдыри. Ещё даже не было семи. Что же тогда будет в полдень?
Будь проклят солнечный Колорадо! Где ещё так же ярко светило солнце в январе? Париж, Лондон — они были затянуты такими плотными тучами, что по этим городам можно было разгуливать хоть днём. А в Нью-Йорке было много тени в любое время года. Он должен любыми способами убедить Хелену переехать туда. Боулдер явно не для Алекса. Он с трудом пошевелился под тяжелым от снега одеялом. Всё жутко болело. Да, ей точно придётся переехать в Нью-Йорк. Как только выпотрошит Алекса за его поступок.
Топот шагов и голоса постепенно стихли. Он услышал, как заводятся движки первой… второй… третьей машины, а потом шорох шин по гравию. Поиски переместились в другое место.
То, что происходило в тот день, было худшим ночным кошмаром Алекса. Это было ночным кошмаром любого вампира, но для него этот страх был особенным, единственным, который в детстве заставлял кричать и ночь за ночью будить мать.
В кармане зажужжал телефон. Телефон! Он мог быть его спасением. Прорываясь через муки боли, он запустил под пальто ослабевшую руку и поднёс телефон к лицу, косясь на него и стараясь разглядеть номер звонившего боковым зрением.
Номер его родителей. А это означало, что звонила мама, потому что отец никогда не звонил сам. Телефон приходилось совать ему в руки, но даже тогда он посматривал на него так, словно тот мог укусить или сделать ещё что-то в этом роде.
— Мам?
— Саша! Ох, мой Сашка. Слава Богу, я слышу твой голос. Ты ранен? Что за плохое предчувствие разбудило меня?
Какую ужасную правду придется открыть матери? Я на виселице. Прикован к электрическому стулу.
— Я в ловушке, мам. — Говорить было трудно: губы ощущались как-то странно, будто были обезображены. Может быть даже покрылись волдырями.
— О, мой мальчик! Где ты?
— Под термоодеялом и парой дюймов снега. У нас есть друзья в Колорадо?