Поезд останавливается на дозаправку, и нам с Питом разрешают прогуляться по свежему воздуху. Охранять нас уже незачем. Мы идем, взявшись за руки, вдоль линии. Молча. Теперь, когда за нами никто не наблюдает, я не знаю, о чем говорить. Пит останавливается, чтобы нарвать мне цветов. Я изо всех сил стараюсь сделать вид, что рада им. Пит не знает, что эти белые и розовые цветочки на самом деле стебли пониклого лука и напоминают мне, как мы с Гейлом собирали его в лесу.
Гейл. Внутри все холодеет при мысли о скорой встрече с ним. Почему? Я не могу в этом толком разобраться, но у меня такое чувство, будто я обманываю кого-то, кто мне доверяет. Точнее, обманываю двоих. До сих пор меня это не слишком заботило: Игры отбирали все силы. Дома Игр не будет.
– Что-то не так? – спрашивает Пит.
– Нет, ничего.
Мы идем дальше, до конца поезда, туда, где вдоль линии растут только жиденькие кустики, в которых наверняка не спрятано никаких камер, но слова не идут с языка.
Я вздрагиваю, когда Хеймитч кладет руку мне на спину. Даже здесь, в глуши, он старается говорить тихо:
– Вы славно поработали. Когда приедем, продолжайте в том же духе, пока не уберут камеры. Все будет в порядке.
Я смотрю ему вслед, избегая взгляда Пита.
– О чем это он? – спрашивает он.
– У нас были проблемы. Капитолию не понравился наш трюк с ягодами, – выкладываю я.
– Что? Что ты имеешь в виду?
– Это посчитали слишком большим своеволием. Хеймитч подсказывал мне, как вести себя, чтобы не было хуже.
– Подсказывал? Почему только тебе?
– Он знал, что ты умный и сам во всем разберешься.
– Я даже не знал, что было нужно в чем-то разбираться. Если Хеймитч подсказывал тебе сейчас… значит, на арене тоже. Вы с ним сговорились.
– Нет, что ты. Я же не могла общаться с Хеймитчем на арене, – лепечу я.
– Ты знала, чего он от тебя ждет, верно? – Я молча кусаю губы. – Да? – Пит бросает мою руку, и я делаю шаг, словно потеряв равновесие. – Все было только ради Игр. Все, что ты делала.
– Не все, – говорю я, крепко сжимая в руке букетик цветов.
– Не все? А сколько? Нет, неважно. Вопрос в том: останется ли что-то, когда мы вернемся домой?
– Я не знаю. Я совсем запуталась, и чем ближе мы подъезжаем, тем хуже, – говорю я.
Пит ждет, что я скажу что-то еще, ждет объяснений, а у меня их нет.
– Ну, когда разберешься, дай знать. – Его голос пронизан болью.
Мой слух восстановился лучше некуда: несмотря на шум локомотива, я ясно слышу каждый шаг Пита, идущего назад к поезду. Возвращаюсь в вагон и я, но Пит уже скрылся в своем купе. На следующее утро мы тоже не встречаемся. Он выходит, только когда поезд подъезжает к Дистрикту-12, и холодно кивает в знак приветствия.