Господи, ну пусть все будет хорошо.
Словно первоклассный вор, я бесшумно открыла входную дверь и вошла в темную прихожую на цыпочках, стараясь не стучать чемоданом, не шуршать пластиковыми пакетами. Закрыла дверь на ключ, осторожно поворачивая его в тугом замке, и, надежно отгородившись до утра от всего мира, встала. Прислушалась.
Темно. Тихо… Ни звука… Ужас! Нет… Где-то наверху, в маминой комнате, чуть слышно ворчал телевизор. А еще пахло теплом. Пахло домом… Слава Богу!
Я с удовольствием зажмурилась, втягивая в себя родной воздух: как вкусно… Пахло деревом, смолой, мамиными духами, растаявшим у порога снегом, папкиным табаком. С кухни потянуло любимым домашним пловом, из Пашкиной комнаты – детством… Всего-то десять дней я не приезжала к своим на дачу, за город, а как будто целый год отсутствовала, так остро чувствуется домашнее тепло, так рьяно бередит душу букет родных запахов!
Неужели все хорошо? Все на своих местах, и все то же?
Стараясь не поднимать шума, ничем не обнаружить свое присутствие, медленно, взвешивая каждый шаг, я продвигалась в Пашкину комнату. У самой двери встретилась взглядом со старым бабушкиным зеркалом: «Привет, все не спишь?»
Бедные зеркала, они никогда не спят, как верные сторожа, видят всех, кто проходит мимо, и отражают все, что попадается на глаза. Вот и меня не пропустило в темноте… Хоть тенью, очертанием, размытым, нечетким, но высветило. Не разобрать, что к чему, где лоб, где щеки, где морщинки, где прыщик, только глаза сверкают, блестят в темноте, как у кошки. А может, и правильно это? Может быть, отразило зеркало глаза – зеркало души, и не важно все остальное?
Я подошла к постели сына, осторожно дотронулась губами до его лобика и тут же задохнулась от счастья видеть, трогать, чувствовать его, быть рядом, неслышно, незримо, ничего не требуя взамен. Эта одиннадцатилетняя дылда под метр семьдесят, с перебинтованной рукой, плечом, огромными ссадинами по всему животу и разодранными коленками, шишками на голове, огромной царапиной через все лицо, побитая, потрепанная, но она была жива! И по-прежнему пахла свежестью, чистотой и теплым молочком, как младенец. Я даже отпрянула, испугавшись, что не смогу усмирить свою переполненную чувствами грудь, и вздохну слишком громко, и разбужу сына ненароком.
– Ма, это ты? Наконец-то… – не просыпаясь, пробурчал Пашенька и застонал. Почувствовал все-таки, бедненький…
Господи! Всю жизнь можно отдать за эти слова, произнесенные ребенком в полудреме. Пусть он едва умещается на своей старенькой софе и уже считает себя взрослым и умудренным жизненным опытом человечищем, пусть он заслуживает хорошей трепки за то, что заставляет за него так волноваться, но! Какой гордостью переполняется сердце, как счастливо оно бьется в такт его бурчанию «Ма, это ты? Наконец-то…»: «Значит, ждал, значит, любит… Слышите, я – мама, а это – моя кровинушка!..»