Уже на следующий вечер все ребята с первого взгляда заметили, что Шмель взбешен. В такие минуты лицо его становилось белым, губы сжимались в тонкую ниточку, уголки губ начинали подрагивать, будто гнев так и рвался наружу, и сдержанность его стоила больших усилий. Обычно воспитатель ждал, пока все поужинают, а потом давал выход своему гневу. Но на сей раз сразу же после молитвы он резко выкрикнул:
— Боксер!
— Я. — Йоген оторвался от бутерброда с сыром, который он как раз вынимал из фольги.
— Разве я тебе не сказал в первый же день, что не потерплю в моей группе скотства?
— Сказали, — ответил Йоген невозмутимо, но с чуть заметным удивлением.
— Будь добр, встань, когда я с тобой разговариваю!
Йоген встал и вопросительно посмотрел на воспитателя.
— Как ты посмел расписывать туалетную дверь гнусными выражениями?
— Туалетную дверь? Я?
— Да, ты! Только не вздумай выкручиваться. Насколько мне известно, ни у кого, кроме тебя, зеленого фломастера нет.
— Но я ничего не писал на туалетной двери. Я в такие игры не играю.
Взгляд Шмеля оставался ледяным.
— Я знаком с твоим личным делом, равно как и со всевозможными играми, в которые ты уже успел поиграть. Или ты думаешь, что я тут за вами не наблюдаю? Твое личное дело, потом твоя тесная дружба с Таксой, который тоже далеко не херувим, плюс ко всему зеленый фломастер. Надо быть глупцом, чтобы не сделать верные выводы из всего этого. Будешь неделю дежурить в подвале, твой первый выход в город на выходной отменяется, карманные деньги за две недели высчитываются. Я все могу понять, только не такое свинство. Вы же как-никак люди, а не животные. И я не допущу, чтобы один свинтус испортил мне всю группу. Садись!
Йоген запротестовал:
— Это не я, и я не хочу, чтоб меня наказывали за то, в чем я не виноват.
— Тебе сказано — садись. Если будешь продолжать препирательства, я увеличу наказание.
Йоген сел, отставил тарелку в сторону и не притронулся к еде. Пудель одобрительно кивнул и придвинул порцию Йогена к себе. Он редко наедался досыта.
Сразу же после ужина Йоген отправился к господину Шаумелю.
— Ну, чего тебе еще? Хотелось бы в ближайшее время как можно реже видеть твою физиономию!
— Господин Шаумель, я ничего на туалетной двери не писал, и я этого так не оставлю. Я буду жаловаться господину Катцу!
Господин Шаумель подскочил как ошпаренный. На лице — выражение глубочайшей обиды.
— Хочешь жаловаться! На меня? На такое еще никто не решался, голубчик, я бы и тебе не советовал. Не то увидишь, у кого тут самая длинная рука! Характеристики пишу я, и от этого зависит, когда ты отсюда выйдешь!