— Без них тошнехонько!.. — отвечала она обыкновенно пристававшей матери. — Сажу свою заводскую пойду казать им, што ли?..
К тому же наступившая вторая зима Прошкиной работы приводила Федорку в отчаяние. Где взять ему пимы,[28] шапку, шубенку?.. Ведь это, ежели считать, так рублей на семь хватит, да еще и не укупишь на семь-то, потому и варежки нужны двои на зиму-то, и рубаха, и порты…
Иногда Федорку просто брала какая-то одурь от этих расчетов; ей наяву начинали грезиться роковые семь рублей: она с открытыми глазами видела две трехрублевых зелененьких бумажки и одну желтенькую рублевку… Часто, глядя на кого-нибудь из рабочих, она думала об этих деньгах и видела их, — как три бумажки лежат завязанные в уголок платка и тянут ее к себе. Вон у Лукича, сказывают, сколько денег-то, у дозорного Павлыча, у других мастеров, которые в выписку получают рублей по пятнадцати…
Эти неотступные мысли преследовали Федорку и дома и на работе. Таская дрова в печь и обратно, она все думала свое.
«Вот бы только вырастить Прошку, опять будет „кормилец“ в доме, и уйду с завода…»
Зато другие дровосушки, щеголявшие в кумачных платках и в ситцевых новых сарафанах, постоянно донимали Федорку разными смешками.
— Федорка, ты смотри не выйди замуж за Павлыча; он к тебе што-то больно приглядывается ноне! — кричала рябая и курносая Степанька.
— Отстань, короста…
— Девоньки, наша Федора скоро пойдет в гору… — смеялись другие дровосушки. — Она Глаза только отводит!
Дозорный Павлыч, степенный и румяный мужик, действительно засматривался на Федору.
А зима уже наступала. За ночь несколько раз выпадал первый снежок, таявший на другой день. Нужно было решить вопрос о Прошкиной одежде. Федорка, когда выгружала сухие дрова из печи, несколько раз всплакнула.
Раз в углу темной дровосушки ее поймал вихлястый Антошка… Федорка тихо всхлипывала, как плачут дети.
— Федорка, да ты это што? — онемел Антошка, выпуская из рук плакавшую девушку.
— Убирайся к черту!..
— Вот те и раз!.. Федорка, да ты о чем это ревешь-то?..
— Отвяжись!
Антошка положительно не знал, что ему делать, и почесывал за ухом, стоя около Федорки. Федоркино безмолвное горе тронуло его, но он не умел даже спросить ее, о чем она ревет, и стоял, как пень…
Смущение Антошки вдруг растрогало Федорку. Она работала на фабрике третий год и еще ни от кого не слыхала доброго слова, не видела искреннего участия… Ей вдруг захотелось рассказать Антошке все, что у нее накипело на душе, и она ему рассказала, торопливо глотая слова и размазывая по лицу слезы, мешавшиеся с сажей. Антошка выслушал все, почесал в затылке и только развел руками. У него тоже не было денег. Это движение разозлило Федорку: разве она к деньгам приговаривается!.. Федорка тяжело замолчала…