Синий капот перед его глазами то взмывал вверх, то ухал вниз, а в промежутках за грязным лобовым стеклом мелькала красная «четверка», потерявшая по дороге прыть и волю к победе. Все остальное было серым, как в черно-белом кино, запущенном в чересчур убыстренном темпе. И двигатель «Тойоты» тарахтел, как взбесившийся кинопроектор.
Гибкий хлыст антенны вовсю рассекал воздух над «четверкой», но это не могло прибавить ей скорости. «Тойота» так и норовила ткнуться ей в зад, подобно кобелю, настигающему суку, уже морально сдавшуюся на милость победителя.
Лоб Петра едва не соприкоснулся со стеклом, когда прозвучал первый металлический поцелуй, после которого «жигуленок» лишился щетки заднего «дворника» и блестящего колпака, метнувшегося из-под колес с проворством спугнутого зайца.
Следующий удар «Тойота» нанесла наискось, подкравшись к жертве сбоку. Своим мощным рылом она выбила задние колеса «четверки» из колеи и некоторое время толкала ее перед собой, постепенно разворачивая к себе красным бортом. Потом перед глазами Петра взметнулось черное днище с бессмысленно вращающимися колесами, и гонка закончилась.
Выбравшись из салона, он почувствовал себя моряком, очутившимся на твердой земле после многодневной качки. От обеих машин веяло теплом, но прохладный ветер быстро брал свое, остужая разгоряченное Петино лицо.
Пока он топтался на месте, не зная, что делать дальше, Роман первым приблизился к перевернутой «четверке» и врезал рукояткой пистолета по обращенной вверх дверце.
– Вылезай, Шумахер недоделанный! – рявкнул он. – Пришло время орден получать!
– Окочурился? – встревоженно предположил Петр, не дождавшись никакой реакции на предложение спутника.
– Я его быстро реанимирую, – угрожающе пообещал Роман, повышая голос, чтобы его было хорошо слышно в поверженной машине с заглохшим мотором и оглушенным водителем. – Вот прострелю сейчас бензобак, он у меня сразу зашевелится! Чудеса ловкости и прыти проявит.
Красная дверца тяжело приподнялась, как откинутый люк подбитого танка.
– Я иду! – предупредил голос невидимого водителя, явно опасающегося нарваться не только на звездюлины, но и на пули.
– Давай-давай! – подбодрил его Роман. – У тебя десять секунд… девять… восемь…
– А потом? – испуганно поинтересовалась усатая голова, поспешно вывинчиваясь наружу.
– А потом задницу твою поджарю!
После этой угрозы усач высунулся наружу сразу по пояс и забросил на борт ногу. Петру вдруг стало жаль мужика: машина покурочена, морда разбита, настроение явно не такое, чтобы на звезду лететь или в Красную Армию идти. Даже воспоминания об исчезнувшем чемоданчике и натравленной овчарке не вызывали у Петра злости. Вся она куда-то улетучилась во время догонялок.