В гостиничном номере спала американка Лиззи, и нужно было как можно скорее лечь с ней рядом, чтобы обеспечить себе пусть сомнительное, но алиби. Как только мистеру Кайту станет известно про инцидент на кладбище, он не замедлит навести справки. Бондарь не имел права отсутствовать при этом важном разговоре.
– Ну? – нервно произнесла Тамара. – Почему ты молчишь? Требуй своего, Женя. Аванс получен, как насчет остального? Или я сама должна напрашиваться к тебе в гости?
– В гостиницу ко мне нельзя, – помотал головой Бондарь.
– Та-ак… Дожила, называется.
– Не обижайся, Тамара.
– Я не обижаюсь, я жду, – сказала она, заложив руки за спину. – Может быть, ты наконец догадаешься, что я совсем не прочь угостить тебя чашечкой кофе?
Все, что сумел выдавить из себя Бондарь, это:
– Не сейчас.
– Не сейчас, понятно. Что ж, тогда до свиданья. – Сделав несколько стремительных шагов в направлении дома, Тамара остановилась. – Может быть, хотя бы свои координаты оставишь, Женя? – спросила она через плечо. – В качестве подачки…
«Чертова Лиззи, – подумал Бондарь. – Не хватало только объяснений по поводу того, что американка ночует в моем номере, в моей постели. Объяснить-то можно. Но как убедить Тамару в необходимости такого расклада?»
– Я сам тебя найду, – буркнул Бондарь. – Завтра же. – Он посмотрел на серое небо над головой и поправился: – Сегодня. Ты не обижайся, ладно?
– Если ты полагаешь, что обидел меня, – быстро произнесла Тамара, – то ты заблуждаешься. Ты меня не обидел, Женя. Оскорбил. До глубины души. Я чувствую себя так, словно ты отхлестал меня по щекам.
– Постой!..
– Не могу, – сказала удаляющаяся Тамара. – Иначе разревусь, как последняя дура.
Ее шаги звучали все тише и тише, фигура таяла в утреннем тумане. Пока Бондарь мог наблюдать за Тамарой, она держалась подчеркнуто прямо, голову несла высоко и гордо, а как повела себя она, скрывшись из виду, знать ему было не дано. Что вполне устраивало обоих.
35
Телефонный звонок подбросил Барри Кайта на кровати, как ломтик хлеба, выстреленный из тостера. Первым делом его рука схватилась не за трубку радиотелефона, а за рукоять полицейского «кольта» сорок пятого калибра, спрятанного под подушкой.
Он так привык к револьверу, так лелеял и холил свою карманную «пушку», что мог бы послужить ходячей рекламой Американской ассоциации стрелков, насчитывавшей три миллиона таких же фанатичных приверженцев ношения личного оружия. Они скорее отказались бы от личных адвокатов и дантистов, чем от неотъемлемого права всадить пулю в любого, кто посягнет на их жизнь или кошелек. За свои честь и достоинство американцы почему-то не опасались. Барри Кайт, урожденный Борис Коршунов, не смог бы внятно объяснить, что означают эти понятия и чем они отличаются друг от друга.