– Ты сегодня так рано! – благодарно мурлыкала она, увиваясь рядом.
Любой другой мужчина, окажись он на месте Громова, первым делом обратил бы внимание на призывно распахнутый халат Ларисы, а если бы она удосужилась затянуть его пояском, то осталось бы любоваться ее глазками, губками и льняными волосами, рассыпанными по плечам. Но Громов к халатику и его содержимому давно привык, а что касается остального, то глаза у Ларисы были сонными, губы – излишне навязчивыми, а волосы – если глядеть сверху вниз, на макушку, – не такими уж и светлыми.
– Все валяешься? – буркнул он вместо приветствия. – Скоро час дня уже, между прочим.
– Красивая женщина не валяется, а нежится, – наставительно заметила Лариса.
Каким-то образом ей удавалось одновременно обвиваться вокруг Громова и увлекать его из прихожей к своему любимому дивану.
Чужая квартира, чужая мебель, чужая женщина. В самый раз для приключения, но чересчур для будничной жизни.
– Выброшу я однажды этот диван к чертовой матери, – заявил Громов, незаметно для себя очутившись в гостиной. Увидев, что в экран телевизора тычется изнутри смуглая женская грудь, подпрыгивающая в такт музыке, он выключил изображение и убежденно повторил: – Выброшу!
– Давно пора, – поддержала его Лариса. – Нам новый нужен, поприличнее.
– Я сам знаю, что мне нужно.
– Как же ты можешь знать, что тебе нужно, если ты мужчина? – искренне удивилась Лариса. – За вас приходится думать на-аам, ба-а-абам.
Подобных распевных интонаций Громов терпеть не мог с самого детства. А в том, что опекать его взялась женщина, умеющая сносно готовить лишь салат оливье, да и то по праздникам, он ничего, кроме язвительной иронии судьбы, не усмотрел.
– Послушай, Лариса, перестань изображать из себя вьющуюся лиану, – сказал он строго, высвободившись из объятий подруги, вяжущих его по рукам и ногам.
– Зови меня Ларочкой, – в который уже раз потребовала она, складывая губы в нехитрую капризную фигуру средней степени надутости.
Громов покачал головой:
– Нет, Ларочкой я тебя звать не буду.
– А Ларчиком?
– Это каким ларчиком? Который просто открывался?
– Не слышала про такой, – призналась она, но огорчаться по этому поводу не стала, предложив взамен совершенно неожиданный вариант: – Давай тогда я буду для тебя киской, хочешь?
– Киской? – Громов покосился на диван и поморщился, словно у него на зубах навязла липкая конфета с приторной начинкой.
– Ну да, киской-Лариской! – радовалась она. – Мур-мур, мяу-у!
– Оставь, пожалуйста, эти кошачьи манеры, – буркнул Громов. – Раз и навсегда. Терпеть не могу кошек!