Она стояла посреди комнаты и, скрестив руки на груди, ждала, что брат скажет на ее слова.
Что он посмеет возразить.
Хват прекрасно понял, о чем речь, но изобразил на небритом лице полнейшее непонимание, самое тупое, на которое он только был способен.
– Вы о чем, сеньорита?
– О том, что твой загул закончен. Двухдневная пьянка каждый квартал – это еще терпимо, хотя лично мне такой график кажется чересчур интенсивным. – Катя прошлась по комнате, футбольнув мимоходом пустую водочную бутылку. – Но если ты намереваешься продолжать в том же духе, Михаил, то на мою помощь в дальнейшем можешь не рассчитывать. Сам стирай, сам убирай, сам готовь…
– Подобная жестокость граничит с садизмом, сеньорита, – возмутился Хват, натягивая штаны. – Ведь вам отлично известно, что ваш старший брат не приспособлен к функционированию в автономном режиме.
– К чему он только приспособлен, хотелось бы мне знать? – Катя скептически прищурилась.
– Ну, есть много разных важных дел. Вот, к примеру, пивком бы не мешало угоститься, дабы утро не казалось столь муторным.
– Мы. С тобой. Договаривались, – отчеканила Катя. – Два дня. Каждые. Три месяца. Не чаще.
– Ты прямо как робот изъясняешься, – пожаловался Хват. – Даже интонации какие-то чужие. Нечеловеческие.
– На себя погляди, Терминатор. Не стыдно?
– Жу-жу-жу. Механическая пила.
– Алкоголик!
– Зануда!
– Жалкий, ничтожный слизняк, напрочь лишенный воли, чести и достоинства!
– Тоже мне, Хакамада какая целеустремленная выискалась!
– А ты… а ты…
Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно прыснули. Точь-в-точь, как в детстве, когда оба были шаловливыми ребятишками, готовыми то сутки напролет проводить вместе, то ругаться и спорить до хрипоты. Теперь Кате было под тридцать, а Михаилу – давно за, так что они давно вышли из безмятежного детского возраста. Деревья не казались им большими, старики – такими уж мудрыми, а собственная жизнь – наполненной неповторимым смыслом. Это в детстве мы задыхаемся от восторга, пытаясь осознать себя и свое место в непостижимом мироздании. С годами воображение притупляется настолько, что можно часами пялиться в потолок, не видя там ничего, кроме побелки или обоев. В десятилетнем возрасте ты думаешь о вечности и бесконечности, а ближе к сорока – о том, что пора браться за ремонт…
Или о том, как бы отвертеться от этого самого ремонта, если ты настоящий мужик.
Михаил Хват был мужчиной в полном смысле этого слова. Именно поэтому он кашлянул и заметил как бы между прочим, как бы мимоходом:
– Пиво в воскресный день еще никому не причинило вреда, к такому выводу давно пришли лучшие умы человечества.