Егор читал тетрадку примерно час, но так ничего толком и не понял. Ясно было только одно: перед ним лежал чей-то дневник, который велся с перерывами не один год. Олегов уже было хотел побросать тетрадки обратно в сундучок, но устыдился своего малодушия. И это ученый-историк! Неужели изменила привычная усидчивость? Неужели сладкая тина дачной жизни затянула, расслабила, лишила привычной воли и упорства… Э, нет! Советского историка не так просто сбить с панталыку всякими сомнительными мелкобуржуазными идиллиями, патриархальными, так сказать, нравами. Окрошка тут, видите ли, со сметанкой. Прочь мещанский уют! Нужно работать!
Поздно вечером, когда почти стемнело и уставшее за день семейство угомонилось и легло спать, Егор Александрович почти крадучись вышел из дома, прихватив с собой керосиновую лампу. Он уселся за тот же стол во дворе, затеплил лампу, разложил перед собой тетрадки словно карты в пасьянсе, размышляя, с какой же начать. Как ни странно, датировка в дневнике напрочь отсутствовала. Кроме того, дневник велся в каком-то скачущем стиле. Совершенно нельзя было восстановить последовательность событий. И все же попробуем логически рассуждать. В тетради, с которой начал он, повествуется о бегстве из Польши. Куда? Конечно же, не в Чехословакию, где уже были фашисты. Значит, в СССР. Следовательно, чешские тетрадки – начало дневника. Затем польские, а потом идут родные, с таблицей умножения. Чешских тетрадок всего две. Берем любую и начинаем читать. Он так и поступил.
Летний вечер незаметно перешел в ночь. Тьма сгустилась над деревушкой Забудкино, над дачей, в которой под обновленной крышей спали сладким сном заботливая жена и малолетние дети историка. Но гуще всего она, казалось, была над столом, за которым сидел Олегов. Возможно, это необъяснимое явление создавала именно старая трехлинейная керосиновая лампа, чей тускловатый, но столь уютный свет вырывал из мрака кусок стола с раскрытой на нем тетрадью, резко очерчивал профиль пытливого историка, его вздернутый нос, пухлые губы. Иногда Егор чуть поворачивал голову, и тогда отраженные в толстых линзах очков лучики света пронизывали тьму, словно маленькие прожекторы.
Вокруг лампы вилась мошкара, иногда влетая внутрь и с легким треском распадаясь в пыль. Но ученый не замечал происходящего вокруг. Не видел он и жену, которая в ночной рубашке выглянула из дверей дачи, сонно взглянула на мужа, хотела позвать его в дом, но, всмотревшись в отрешенное, сосредоточенное лицо, не решилась, покачала головой и вновь отправилась спать. Чтение грязноватых потрепанных тетрадок настолько увлекло его, что он забыл о сне, о времени, да и вообще о том, где он находится.