Спасла страну от очередного горе-реформатора скоропостижная смерть академика в девяностом году. Злые языки болтали, что инфаркт случился вследствие не яростных словесных баталий на съезде, но неумеренного чревоугодия усопшего…
За год до смерти Рогожин успел уволить Семагу, публично обозвавшего его «горбачевской подстилкой».
Савва Матвеевич, добродушный убийца китов, тоже умер. Причем как и мечтал – в море.
Потапычу-Буданову встреча с Моби Диком, наоборот, пошла на пользу. От полученного морального и физического шока Потапыч бросил пить. Абсолютно. Эмигрировав в сумятице перестроечных лет во Францию, занялся там любимым делом – работал на одном из заводов концерна «Смирнофф». И даже написал и издал книжку с простым названием «Самогон», в юмористических тонах повествующую о его алкогольных приключениях. Некоторые главы из этого мемуара печатал у нас журнал «Изобретатель и рационализатор»; многочисленные технические описания, впрочем, в редакции вырезали, опасаясь за судьбы отечественной ликеро-водочной промышленности…
Ирина Разгуляева по-прежнему трудилась в НИИ – до пенсии осталось два года, по совместительству подрабатывала в коммерческом ларьке. Даже слово «яйца» в ее чудом сохраненной семье находилось под запретом. Когда кто-либо из сослуживцев начинал чистить принесенное на завтрак крутое яйцо (столовую давно упразднили) – Ирина вставала и выходила из комнаты. Такая вот странная аллергия.
Любимое детище покойного Рогожина – новое здание НИИ превратилось в обыкновенный постсоветский долгострой, регулярно замораживаемый из-за отсутствия финансирования. Достроили его в конце концов на деньги частных инвесторов, которые и заняли под бизнес-центр большую часть площадей.
Несмотря на журчащий ручеек арендных денег, институт бедствовал. Едва хватало на зарплату сильно поредевшей армии самых стойких сотрудников. Фундаментальных исследований не велось, суда ржавели на причале или тоже сдавались в аренду. Иногда подкидывали какой-нибудь сугубо практический заказ чилийцы или южные корейцы, но и эти деньги уходили как вода в песок.
В бесплодных попытках найти еще что-нибудь, не проданное и не сданное в аренду, новое руководство НИИ вспомнило о ките. Вернее, вспомнил Вася Скворушкин. Впрочем, он был давно не Вася, а Василий Александрович – защитился, остепенился, заматерел, заведовал в институте отделом, дела в котором шли на общем фоне не так уж и плохо.
О мечте Рогожина – украсить китом достроенный вестибюль-переросток – речь не шла. Там уже размещался ночной клуб – не оглушительно-молодежный, но для солидных людей: с рулеткой, стриптизом и прочими атрибутами хорошей жизни…