— Туман, — возразил Резан. — Разгони-от.
— Так, — кивнул Гоймир. — Завидки меня взяли, не укроюсь. Бойко рассказал кой-что, — посланец Квитко взмахнул ножкой дикой утки, которую обгладывал, — мол, в Каменном Увале склады стоят. Сотни две стрелков, с сотню выжлоков. Вот там-то и схоронят нас. Добровольцы до гробов есть ли?
— А как свет свят! — вскочил Холод. — Я ж понял! Гоймирко, то мое место! А вы-то дошли?!
Горцы зашумели, вскакивая. Идея Гоймира, неясная в деталях, действительно дошла до них в общих чертах.
— Я понимаю, Гоймир, — Олег встал, ~ что ты меня с удовольствием похоронил бы на самом деле…
— Угадал, — процедил Гоймир, глядя срезу потемневшими глазами.
— Ну вот, можешь и правда воображать, что хоронишь меня.
— Для тебя у меня вот что яма-выгребуха сыскалась бы, ясно?
Олег не ответил — Йерикка незаметно всадил в него локоть…
…О таких делах говорится: "Наглость — второе счастье."
Ранним утром конца августа, солнечным и тихим, но прохладным на околице Каменного Увала появилась похоронная процессия, шедшая, надо думать, издалека. Под торжественное и стройное пение более трехсот человек входили в весь со скорбными и значительными лицами. Слышно было, как рыдают женщины. Дети с испуганными глазенками цеплялись за матерей или сидели на плечах отцов. Впереди всех в полной красе шествовал величавый, могучий священник с окладистой седой бородой и вздетым на нее золотым крестом. Размахивая паникадилом, он густым, мощным басом выводил: "Спаси Господи люди твоея!" От всей процессии веяло патриархально-величественным духом народности, смирения и почвенности.
Над головами плыли семнадцать гробов, в которых возлежали покойники.
Патруль стрелков, попавшийся на околице, спешился и обнажил головы, за что был вознагражден благословением батюшки, а хор с новой силой грянул песнопение. Но навстречу уже спешил командир гарнизона — подбежав, он спросил скорее растерянно, чем сердито:
— Что это значит? Кто вы такие?
— Сыне! — прогудел поп. — Не препятствуй нам — в горести нашей! — вершить святой обряд над этими юношами, невинно павшими от рук безбожников, налетевших третьего дни на наше Крапищево… — и заревел: — О-о-о-отче на-а-аш… иже еси на не-бе-си-и!!!
Офицер, смешавшись, отступил и перекрестился. Он знал, что церковь в Каменном Увале — самая большая и почитаемая на всю долину, поэтому перекрестился и указал рукой:
— Проходите, святой отец. Не препятствую… Благословите!
— Благославляю, сыне! — и священник двинулся дальше, за ним — и вся процессия.
Если бы офицер не склонялся под благословение, он бы заметил, что при движении руки священника под распахнувшейся рясой сверкнули две гранаты, висевшие на армейском поясе. Не заметил этого и сам священник, но шедший сбоку белобрысый и тонколицый — словно с иконы — мальчишка, державший хоругвь со страдальческим ликом, заголосил тонко и неразборчиво, но достаточно ясно для идущего рядом попа: