Люди так же молча начали расходиться в улицы. И данван, знавший, конечно, что в каждом доме тут есть ружья, подождал еще, отдал команду и сел в кабину, откуда торчал ствол пулемета. Солдаты опустили доску, попрыгали в кузов, подняли борт — и грузовик поедал прочь через дождь. Хобайны покачивались в его кузове и молчали. Говорить им было не о чем. Родины и старых привязанностей ни у кого из них давно не осталось. Друг друга они знали так хорошо, как только могут знать солдаты-профессионалы, долго служащие вместе. А говорить о войне, находясь на войне, было глупо. По этому они молчали. И лишь когда грузовик уже взбирался, ревя мотором, на гряду холмов у леса, молодой солдат, глядя за борт, сказал:
— Дождь.
Ему никто не ответил…
…Хлопов вошел в комнату сыновей, когда Колька шнуровал рюкзак — хороший, отец привез братьям такие с юга. Парень обернулся, глаза у него были красные и бешеные.
— Не держи, батя! — хрипло сказал он. — Все равно уйду!
— Я и не держу, — Хлопов перевел дух. — Мать уснула… Ты ступай, сынок. Ты найди этого Квитко. Как хочешь, где хочешь. Скажи ему… ну, то Мишка должен был сказать.
— В потом? — Колька не спускал с отца настороженных глаз. Хлопов посмотрел мимо сына;
— Иди, к кому захочешь. Лучше б к нашим, если есть отряды такие.
Колька встал на колени:
— Благослови, батя.
* * *
Володька оказался превосходным проводником. Во-первых, он был поразительно вынослив. Конечно, трудно было ожидать иного от мальчишки, выросшего в здешних местах. Но он шагал вровень со старшими горцами. Кроме того, он шел первым, выбирая какие-то одному ему ведомые тропки. За три дня пути чета раз двадцать, не меньше, проскакивала буквально под носом (или — у ног, или — над головами, или — за спиной) у многочисленных патрулей врага. Всё это время было холодно, шел дождь, ночи превращались в пытку, вставали все невыспавшиеся, с запавшими глазами, злые, как уводни, но мальчишка не жаловался — шагал впереди, бросая короткие фразы по делу. В разговорах по вечерам он практически не участвовал, хотя слушал всегда — лёжа на боку и подперев щёку ладонью.
В эти дни трудновато было удержаться от того, чтобы устроить хороший бумсик. Было где! Чем дальше на закат, тем больше попадалось складов, резервуаров с горючим, только что проложенных дорог и трубопроводов, весьма беспечно гуляющих солдат и офицеров, колонн и отдельных машин… Но подобный бумсик был бы непростительным со всех точек зрения…
…Утро четвертого дня было похоже на остальные. Спали в высоченном и густющем папоротнике — обнаружить в нем горцев можно было, только наступив на кого-то. Зато с папоротника лило — не рассеянными тоненькими струйками, а солидными ручейками и почему-то всегда в самые уязвимые и неудобные места. И — естественно! — происходило это как раз в тот момент, когда начинаешь засыпать как следует. Кое-кому удавалось наплевать на эти проблемы и уснуть-таки. Но снились холод, водопады и осенние купания.