И вот на столе лежит бушлат, и Сауранбаев показывает его Зубову:
— Ты стирал его, но не достирал, Зубов, вот видишь, между лацканом и углом воротника — кровь. И обувь твоя в крови. Не отмылась кровь Журавлева.
— Можно, гражданин прокурор, остаться с вами наедине?
И когда Сауранбаев приготовился снова и снова расспрашивать Зубова, тот внезапно стал частить хриплой скороговоркой:
— Никого не думал убивать, а что с Сережкой подрались, так чего не бывает. Мы и дрались, мы и мирились, но когда этот пьянчужка, которого мы подобрали, шарахнул Сережку по голове монтировкой и побежал прочь, я подумал, что он еще наболтает, а нас выгонят: никто не знал, что мы из экспедиции уехали, я машину без мотора, на одном стартере, прогнал метров пятнадцать, а в степи включил мотор. Так мы и уехали. Догнал я того баламута, предупредил, чтобы не болтал, а когда вернулся, Сережка лежит убитый, и Гонтаренко, почти трезвый, на меня кидается, кричит: «Ты его убил, ты, я в милицию заявлю...» А я думаю: «Нет, не сообщишь, падла, не сообщишь!» Крепко я разозлился на него — ведь я не убивал Сережку. Не знаю зачем, бросился в кабину то ли Ивана догонять, то ли Гонтаренко давить. Только стал он перед кабиной озверело руками махать, я включил мотор и наехал на него, а он как-то мягко под колеса свалился, я еще подумал, может, ему помочь можно, может, жив он. Только смотрю — поздно. Никто нас не хватился, а когда об убийстве прослышали, так и вообще замолчали. Я б и одежды мыть не стал, только после того, как уехали, начал беспокоиться и с каждым днем все сильнее, еще бы дня два и, наверное, сбежал бы...
ОТЕЦ, ХАТИ САУРАНБАЕВ
— Отцу моему сейчас 74 года, — говорит Оспан Сауранбаев. — Когда мы были мальчишками, мы почти не интересовались, чем он занят, как работает, каковы его способности, качества характера. Я помню себя с трехлетнего возраста и знаю, что никогда он не наказывал нас. Мать изредка нашлепает, а он никогда нас и не ругал, ему была присуща странная строгая отрешенность, он нас сразу и навсегда посчитал взрослыми. И не позволял себе волноваться даже тогда, когда мы тяжело заболевали: «Ничего, завтра отойдет, пусть полежит!» А я вот не могу скрыть, сдержать своего волнения за судьбу ребенка.
Он человек с природной одаренностью организатора. Если возьмется за дело, много слов не тратит, но полностью исполнит задуманное и часто намного сверх того, что первоначально замышлялось. Прекрасный собеседник, очень прогрессивный человек, любит новое, говорит: «Некоторые люди хотят умереть в тех самых башмаках, в которых родились. Я не такой. Люди бросают башмаки и я бросаю». Он очень мирный человек, не любит драки и пьянства, сам никогда не пил и не курил. Никогда никого не обманывает, очень гостеприимный. Я стараюсь перенять эти черты. Без гостей мой дом мне скучен.