<>
Я почувствовал, как нянечка вдруг притихла в своей чугунной ванне на ножках. Я сейчас неожиданно вспомнил — как будто в эту секунду провалился в детство с головой, — что она была молодой женой сотрудника торгпредства, очень французистой на вид, моднее моей мамы, решившая летом немножко подработать. В торгпредство мы ездили смотреть советские фильмы: особенно нравились «Карнавальная ночь» и сорняки, идущие в атаку против кукурузы в хрущевской агитке тех лет. Сорняки пели американские буги-вуги и все сметали вокруг себя. В юбке колоколом, жена сотрудника крутилась возле мужчин у входа в кинозал, всегда оживленная. Моя мама осуждала ее за это. Мама считала, что нельзя, если муж из Внешторга, становиться нянечкой: так продаваться за деньги нехорошо.
— Ладно, — по-ученически согласился я. Кирилла Васильевна села спиной на край ванны.
Я знал уже, что этим событием я буду жить годами. Совсем по-взрослому я понял, перепрыгивая через промежуточные мысли, что она посмела предложить вымыть себе спину ученику только в присутствии жены сотрудника торгпредства: останься мы с ней одни, ничего бы никогда не было.
Я подошел к ее ванне, взял из ее рук мочалку, которая как раз была абсолютно русской и уже намыленной, и стал впервые (жизнь состоит из пульсации слова «впервые») мыть чужую спину. Спина директрисы стала покрываться красными пятнами.
— Хорошо трешь! — сказала она, словно выставляя отметку за знание арифметической задачи. — А ты помнишь, — продолжала она, — как я спросила у класса, когда вас принимали в пионеры, почему такое название — пионер, и ты стал тянуть руку?
— Помню, — буркнул я.
— Пионер, сказал ты, когда я тебя подняла, происходит от слова ПИОН! Пионеры — такие же красные в своих галстуках, как цветы пионы!
Кирилла Васильевна покатилась со смеху. Нянечка, однако, никак не отреагировала на ее слова в своей ванне, а я опять покраснел, как тогда в классе, залился краской, как ПИОН.
— Вот ты какой пион! — не могла успокоиться Кирилла Васильевна. Она встала в ванне, протянула руки к стене, как пленный алжирец на фотографии из «Paris-Match», и нагнулась, слегка расставив ноги:
— Ну, мой меня дальше! Раз взялся, мой до конца. Я снова стал намыливать мочалку.
— Дурачок! — обернулась она. — Это моют руками. Я намылил ладони и стал растирать ей попу. Она стояла, ритмично поводя ягодицами. Уткнувшись головой в стену, она завела руки за спину и раздвинула ягодицы:
— Тут тоже помой. Только нежно.
Передо мной опять открылась ее коричневая маленькая дырка. Я помыл рыжеватый желобок попы, дотронулся пальцем до дырки. Меня уже не было в тот момент. Все это делал кто-то другой. Сердце вырывалось из груди. Дырка была упругая, сильная, волевая, как сама Кирилла Васильевна. Внезапно дырка напряглась, как будто надулась от обиды, и — раскрылась, став розово-красной: с шипящим шумом из нее вышли газы.