И жила там одна казачка. Ну, девушка — не девушка, как бы сказать, разведенная… Моложе меня. Приглянулась. Познакомился с ней. Гулять по ночам в поле или там на речке не пристало: возраст у меня не тот — люди смеяться будут. Выложил я ей свою думку напрямик: так, мол, и так — давай поженимся, Нина, будь у меня хозяйкой в доме.
Она, конечно, сразу не согласилась, все как будто присматривалась ко мне. Но через месяц мы все-таки устроили свадьбу.
Стали жить. Полюбил я, молодость вспомнил… Легче на сердце стало. Жил не то чтобы богато, но и не бедно. Покупал ей разное барахлишко — пальто там, платья шелковые. Старался ее побаловать, во всем угодить.
А на втором году жизни увидел, что ошибся в ней.
Всё наряжается да перед зеркалом крутится. Работать не хочет. «Андрей, — говорит, — неужели ты меня, молодую жену свою, не прокормишь?» «Как не прокормлю, — отвечаю. — Да ведь люди укоряют». «А ты живи, — говорит, — не для людей, а для себя». Ну, это уж мне вовсе не по душе — жить только для себя. Я привычный к коллективу, на фронте без друзей не мог и дома не могу. А в станице на меня коситься стали, потому что все при деле, а Нинка дома сидит. Не любили ее там.
Но молчу. Обижать не хочу. И зря. Скоро она сама меня обидела. Стала по вечерам из дому уходить на танцульки, на вечеринки. А я сижу в хате — куда ж мне на танцульки?
Ну, и это бы еще ничего: она ведь молода, повеселиться хочет. Да вот беда — уж и сплетни поползли по станице, что Нинка вольно себя ведет. То с одним, то с другим. А я-то по простоте своей думал, что она будет доброй хозяйкой, и не только женой, но и матерью. В душе-то у неё оказалась пустота…
Пробовал совесть пробудить, увещевал, говорил по-хорошему, а она только смеется: «Брось, Андрей, неужто мне и сходить никуда нельзя?»
Дошло до точки, повздорили крепко. Я прогнал ее: «Иди, — говорю, — туда, откуда пришла». Она в слезы: «Андрей, прости, буду хорошей женой». Но я ведь вижу, что это у нее не от чистого сердца, а потому, что испугалась. И характер у меня твердый: решил — так и будет.
Остался опять один. И грустно, и стыдно перед светлой памятью Христины. «Эх, — думаю, — Андрей, бывалый ты человек, а порченое яблоко не распознал».
Заколотил в хате окна и уехал. Подался в Сибирь, в Казахстане побывал, в шахтах работал, лес сплавлял. А места себе всё не найду, и всё мне не хватает моей Христины. Пора бы уж забыть, война давно была. А нет, не забывается!
— Такое не забудется, — сочувственно отозвалась Аннушка. — У меня вот тоже Алексей не вернулся…
— Знаю, — тихо сказал тракторист.