— Мне здесь делать больше нечего. Пойду с караванкой вниз до Сельца, а там, может быть, сяду на буксир — и домой. Ну, будь здоров!
— Счастливо, — Кондаков крепко сжал своей лапищей руку инженера и дружески потрепал его по плечу.
В поселке Тимофей Тимофеевич удивился необычайной чистоте. Весь зимний хлам — обрезки досок, остатки балансов, металлический лом у мастерских, бревна у радиоузла — всё куда-то исчезло. Свежая талая земля хранила следы граблей и метелок.
«Неработающие жены», видимо, постарались, — подумал Тимофей Тимофеевич. — Молодцы! К празднику прибрали. Какое же сегодня число? Двадцать седьмое апреля. Через три дня Первомай».
«Двадцать седьмое… двадцать седьмое…» — машинально повторял Кондаков.
И вдруг он подумал, что это число — особенное, оно как-то связано с его жизнью. Но как? Он даже остановился, размышляя. «Да ведь это же день нашей свадьбы! Конечно! Тридцать лет назад мы с Тасей зарегистрировались в сельсовете!»
Кондаков мягко улыбнулся и, глядя вприщур на редких прохожих, завернул в магазин.
— Бутылку хорошего вина! — попросил он.
Продавец с усами щеточкой и плутоватыми глазами, тот самый, что «всучил» Тимофею Тимофеевичу на Восьмое марта «лежалые» духи, долго переставлял на полке бутылки и наконец извлек из угла марочный портвейн
— Массандра! — гордо сказал он и прищелкнул языком. — От новогоднего праздника осталось.
Тимофей Тимофеевич неторопливо сунул бутылку в карман широченного брезентового плаща.
— Теперь, прошу вас, подберите мне хороший подарок для жены. Только не духи!
— Что же подобрать? — задумался продавец.
— У вас были пуховые кофты.
— Пожалуйста, выбирайте.
Кофта была превосходная, любимого женой сиреневого цвета. Кондаков сунул коробку под мышку и попрощался.
Таисья Никаноровна, стоя на коленях перед топкой плиты, вздувала огонь. Она только что пришла и не успела раздеться. Тимофей Тимофеевич поставил на стол бутылку, а коробку незаметно положил на подоконник и прикрыл газетой. Огонь в топке вспыхнул и весело заплясал. Таисья Никаноровна поставила на плиту кастрюлю.
— Сейчас разогрею обед. Немного задержалась. Не сердись. В поселке мы прибирали. Такая была грязища, такая грязища! — она разделась. Коса расплелась, и волосы рассыпались по плечу.
Кондаков молча сидел у стола. Жена привела себя в порядок, надела халат, туфли и стала прежней — маленькой, опрятной, домовитой, такой, какой он привык видеть ее всегда.
— Закончили скатку? — спросила она.
— Угу.
— Все хорошо?
— Ага.
— Ты в честь этого вина и купил?
— Нет
— Так зачем купил? Ты же не пьешь. Или с горя, потому что выговор схлопотал у директора?