Она взглянула на солдата пронзительно-пытливо, и во взгляде ее мелькнула — только мелькнула — боль. И когда Шевелёв заметил это, сердце у него сжалось.
— Теперь уж не отступим, — угрюмо ответил он, сжимая рукой ствол карабина. — Хватит, наотступались. Выдохся фашист. Теперь ему одна дорога — в гроб! Покатится назад в Германию, будь она трижды… Одна живешь-то?
— Вдвоем. Сынок есть. А муж — бог знает, как ушел в сорок первом, так и никакой вести нет. Может, уж не живой…
Шевелёв молчал, не зная, что ответить.
— Трудно приходится, — продолжала женщина. — Но теперь всё наладится. В районе уж Советская власть! Может, и дом построим. Не сразу, а построим. А я до весны дотяну. Картошка есть… В яме сохранилась. Немцы щупали — не ущупали. Я на картошку досок-то не клала, только соломы маленько. Они запустили щуп — железный прут, он пошел в землю свободно, будто ямы с картошкой нет. А у других все дочиста выгребли…
— Догадлива! — похвалил Шевелёв и поставил карабин в угол. — Как звать-то?
— Катерина.
— Эх, Катерина, Катерина! — вздохнул Шевелёв и стал закуривать. — С хлебом-то как?
— Солдаты иной раз дают, как заглянут по пути. Я им самогонки, а они мне хлебушка.
— Ишь ты, самогонщица! — неодобрительно заметил он.
— А как жить-то? Приноравливаться надо. Из картошки я самогону немного выгнала. Там, в развалинах, у меня котел на тагане… По прежним временам он мне — тьфу! — самогон этот. А теперь изворачиваюсь. Хлебушка-то ведь хочется. А солдат, как выпьет, добрее становится. Хлебушек-то ведь русский, не немецкий, уж так его хочется!
— У меня-то хлеба нету. Всё съел, пока дежурил… — признался Шевелёв.
— А ты бы выпил с устатку. Я тебе задаром налью.
Шевелёв молча снял шинель, сел к столу. Она угостила его, поставила на стол сковородку с картошкой, жаренной бог знает на чём… Поела и сама, потом прибрала всё, подкинула в печурку дров, вымыла посуду — всё хозяйственно, ловко, будто в довоенной избе, а не в промозглой землянке.
Шевелёв поблагодарил, порылся в своём вещмешке, достал с самого дна пачку концентрата.
— Вот, возьми. Шрапнель… Больше ничего не осталось, — подал он концентрат Катерине.
— Спасибо. Шрапнель, говоришь?
— Ну, мы так крупу-перловку зовем.
— А, понятно. Спасибо, — повторила Катерина.
— Ну, пойду. Благодарствую за хлеб-соль. И за чарочку, — Шевелев потянулся к шинели.
Катерина сказала тихо:
— Ты уходишь, солдат? Погостил бы еще часок… Успеешь в часть-то. Часок-то можно отдохнуть. Военная дорога тебе впереди еще длинная. До Берлина-то не близко. Каждый часок надо беречь для отдыха. Каждый счастливый часок…