* * *
1922-й год, Стамбул. Оживленный многоязыкий город на берегу пролива, в котором преобладал гортанно-горластый говор. Начало Азии. Рядом Европа. Сел на паром, отвалил от причала, и ты уже в другой части света. Город сбегает к проливу, к порту. Тесно у причалов. Английские, американские, немецкие, французские флаги. Тесно в городе. Англичане, американцы, немцы, французы. Много русских. Эмиграция. Русский ресторан, блинная, чайная. Цыганский хор из Ростова. Русские романсы. Союзы. Тараканьи бега. Разговоры, разговоры… Им нет конца.
— Бежать, бежать надо, мадам…
— Да, да, Париж… Только в Париж.
— Боже мой, все пропало.
— Зачем отчаиваться, господа, еще снизойдет благодать, еще…
— Нет, вы посмотрите на него, он надеется. На что-с?
Жила надежда. На то, что все образуется. Пробьет час. Россия не потерпит большевиков.
— Не бежать, ждать надо, господа.
— Ждите, будьте милостивы. Я же в Берлин. Подальше от большевиков, от этих Магомедов.
— Если есть на что.
— Слава богу, успел. Как сердце чувствовало.
— Знаете, господа, и я успел. Такое дело продал… Дед начинал.
— Повезло.
— Везение? Ну уж дудки-с. Предусмотрительность.
— Счастливый человек.
— Вернуться. Только бы вернуться.
— И вешать. Пороть и вешать. На каждом телеграфном столбе, на каждом дереве…
— Господи! Пошто отнял меч карающий… Приди…
Вот она, Европа, сразу за проливом. Гонцы из Европы, из-за океана. И все в Стамбул. Дельцы, политики и… агенты. Из Англии, Германии, Франции, из США. Покупают, вербуют, ловят. Ловят? В эдаком океане злобы? Манить не надо, сами идут. На службу. В услужение. Родную мать убьют. Готовы на все. Только бы вернуться. И вешать. Пороть и вешать. На каждом столбе, на каждом дереве…
Из биографии
П.И. Григорьева
«…Родился в мае 1890 года. Член партии с 1915 года. Участник гражданской войны. С фронта отбыл по ранению. С 1919 года работал в органах ВЧК…»
* * *
В один из промозглых дождливых дней уходящего 1922 года Петр Григорьев сидел в чайхане на берегу Босфора у знакомого чайханщика, пил крепкий чай в ожидании связного. Темнело. Пусто было в чайхане. Из окна Григорьев видел пролив. Изредка по проливу проходило то одно, то другое судно. Чайханщик Карим, коренастый, плотный человек с широким плоским лицом, на котором широко сидели чуть раскосые плутоватые глаза, стоял за стойкой, тер войлоком огромный медный самовар. Потом он ушел к себе на жилую половину, вернулся минут через десять. Кивнул Григорьеву. Григорьев медленно встал, приблизился к стойке.
— Зайди, дело есть, — негромко произнес Карим.
Григорьев пошел за чайханщиком. В тускло освещенной комнате хозяина чайханы увидел молодого человека в модном костюме.