— Папочка, я не лгу! — просюсюкала я, зная, что отец может быть очень строгим и порой жестоким. — У меня был чудный сон. Они иногда меня навещают…
— Ирина, это твои проделки? — тряхнув меня за плечи, повторил вопрос батюшка. — Ты сделала так, чтобы Глаша упала? А теперь раскаиваешься и хочешь, чтобы все вернулось вспять? Учти, ужасающие последствия своего глупого и жестокого поступка ты никогда не сумеешь изменить!
Он вновь намекал на историю покойной матушки, о чем я в то время еще не знала.
— Нет, папочка, я ничего не делала! Клянусь тебе! Глаша такая милая! Мне был сон!
Отец мне не поверил. Вместе с крестьянскими детьми я часто шалила, поэтому мои слова не вызывали у него доверия. Напрасно добиваясь от меня признания и, пуще того, раскаяния, разгневанный Адриан Георгиевич велел запереть меня в чулан. Я визжала и брыкалась, когда меня тащили к страшной двери.
— Посиди здесь, Ирина, и подумай о своем несносном поведении! — заявил отец и захлопнул дверь. — Если ты совершила подлость, то должна иметь мужество признаться в ней.
Лязгнула задвижка, и я оказалась в кромешной темноте. В чулане, как твердила ключница Дуня, жил Бука — страшный, косматый, с огромными красными глазами и длинными острыми когтями. Его любимым лакомством были сладкие детские косточки, которые он разгрызал, как сухарики. А так как единственным ребенком в доме была я, то Бука наверняка хотел слопать меня!
Мои глаза постепенно привыкли к темноте, и я различила очертания старых ненужных вещей — сломанного канапе, покосившегося клавесина, ящиков с посудой, книгами и елочными украшениями.
От страха я перестала плакать, прислушиваясь к каждому шороху. До меня донесся тихий скрежет, и я поняла — то пришел по мою душу Бука (я не знала, что это были вездесущие грызуны). Мне показалась, что в углу мелькнули красные глаза, и я отчаянно завопила.
— Папочка, это я сделала! Я сделала! Мне очень жаль! Я не хотела! Я откопала корень!
Отец выпустил меня из чулана и велел отправляться к себе в комнату, где меня ждали занятия с француженкой. Той же ночью, перед тем как я заснула, мне было новое видение — отец, падающий с лошади, которая попала копытом в кротовую нору. Думаю, уже в том нежном возрасте я могла отличать видения от снов. Памятуя о том, что честность едва не сделала меня жертвой кровожадного Буки, я ничего не сказала о видении отцу, но поведала о нем мисс Колтрон, которую любила более всего из четырех своих учительниц-мучительниц.
В отличие от Адриана Георгиевича, мисс Колтрон живо заинтересовалась моим рассказом и, прижимая к тощей груди тонкие сухие ручки, все время восклицала: