218 комната отыскалась сама собой. Я шел, лениво и безучастно глядя по сторонам, а потом коридор вывел меня к ней. Зеленая дверь из фанерного блина, тонкая и дребезжащая. Посреди комнаты – массивный хромой стол, весь исцарапанный и местами прожженный, куча ящиков и коробок в углу, а под ними – гора тряпок; железная кровать в другом углу. Радиоточки на стене не было. Хоть это радует.
Ничего необычного. Таких комнат сотни и сотни. А я ожидал хоть какой-нибудь каверзы – надписи на стене, забытой безделушки – ну хоть какой-нибудь необычной штуки. Ничего. Я еще раз прошел по комнате, пошатал стол, отчего тот заскрипел, сел на кровать и слегка на ней попрыгал – тоже ничего. Порылся носком ботинка в куче хлама – оттуда выкатилась безногая и безрукая кукла с удивительно глупым выражением лица, кроме того, там отыскались грязные бинты в желтых подтеках, стоптанный спортивный туфель и поломанная бадминтонная ракетка.
Из окна был виден уголок двора, тот, где свалены огромные трубы. Через Стену перехлестывали хлопья тумана. Я обошел комнату еще раз, потом присел на краешек стола и стал ждать. Может быть, это произойдет не сейчас, может, через несколько часов. Положил топор рядом и стал смотреть в стену. Удивительно успокаивает.
Кажется, я прогрессивно глупею. Дом отобрал у меня большинство мыслей и желаний, а те, что остались, не отличаются особым разнообразием, скорее, какой-то изобретательностью сумасшедшего. Я с удивительным упорством могу взламывать замки или выдумывать хитроумные блоки для подъема ящиков с консервами из затопленной секции подвала, но стоит мне задуматься хоть о чем-то важном (я даже не знаю, почему разные вещи вдруг становятся для меня ужасно важными), как мысли превращаются в рой мух, чудом доживших до ноября. Они тупо, упорно и слабо бьются в оконное стекло, пытаясь выбраться в неведомую даль, толком не зная, что их там ожидает, но раз за разом стучатся лбом в невидимую стену. Так они постепенно слабеют и падают на пол.
Например, недавно я битый час лежал и вспоминал, зачем мне нужно выбраться наружу, и никак не мог понять. Просто назойливо гудела мысль – мне нужно выбраться наружу – и больше ничего. Мне стало страшно, потому что Дом посягнул на последнюю часть меня, которую еще не отобрал, – на мои мысли и желания. Пусть я не помню, кто я и почему я здесь, но пока я осознаю себя, пока могу хотеть чего-то, кроме еды, я все еще человек. Пока я помню, из-за чего я его ненавижу, он меня не победил. Поэтому память облетает с меня, уходит, утекает, остается лишь несколько островков, соломинок, за которые я хватаюсь изо всех сил.