– Ты, мать, лежи, да не заговаривайся. Встанешь на ноги – вместе съездим. Ключи не пирожное – чай, не заветрятся…
Настаивать Кома не стала: во-первых, была слаба, а во-вторых, пожалела Лешку: еще не дохромает до лесопарка, не был ведь там ни разу. Потом до смертного часа кляла себя за эту оплошность.
На собрание, естественно, не пошла. Днем, когда общежитие опустело, хряпнула валокардинчику и тихо-тихо, почти бесстрастно поведала сыну всю правду о вышвырнутых из жизни собратьях. Алексей слушал без удивления, только сморщился весь, как от зубной боли. Некстати приперся Толик, искавший приятеля на предмет внеплановой чекушки по случаю “скорого переселения душ”. Услышав новость, шизоидный художник пошел пятнами, забегал по кабинету, затопал ножками – совсем как дитя, которого злые взрослые лишили праздника.
– Какого ты тут распрыгался, у меня мать болеет, – попенял ему Алексей. – Иди к себе топотать.
– Но это же хер знает что! – Толя с отчаянием оглядел обоих. – Что наделали, ироды! А?
– Да никакие они не ироды, – возразил Алексей. – Обыкновенные люди, как ты да я. В том-то и беда…
– А людей без крыши оставить – это как? Обыкновенные люди?!
– Вы-то получили ключи?
– Ну да… Фридка получила.
– Вот видишь. Ты получил, мы получим, три сотни семей въедут в новые квартиры. Кому-то повезло, кому-то нет. Все по писаному: хотели как лучше, а получилось как всегда.
– На чужих костях танцевать?! – орал Толик. – Орден, блядь, на крови, да? Головы им оторвать, наставникам херовым – и в фекалку, в фекалку, блядь, в фекалку спустить!
– Толь, успокойся, – попросила Кома. – Тебе нельзя волноваться.
– Да пошли вы в жопу! – вызверился Толик. – При чем тут вообще я?!
Махнул рукой от отчаяния, дрыгнул ногой и ломанулся из кабинета прочь.
– Ну вот, начинается, – Кома спустила ноги на пол и посидела, пережидая головокружение. – Помоги-ка прибраться.
Убрали постель, посуду. Потом спустилась вниз, переоделась в чистое и вернулась. Лешка за это время перебрался на диван и едва не заснул с тлеющей сигаретой.
– Ну, ничего. Скоро отдохнешь от меня, – сказала Кома. – Переедешь и отдохнешь.
– Это как?
– Я, Лешенька, тут останусь. Не смогу я там, пока они тут. Ты же знаешь: капитан уходит последним.
– Какой из тебя капитан, мать? – Лешка даже руками всплеснул от изумления. – Нет, ты посмотри на себя: седая, больная, нищая, наполовину бездомная!.. Кто ты есть в этом мире? Я тебе скажу, кто ты есть. Ты – гордыня мира сего. Больная, нищая, бездомная, обманутая гордыня. И с этой твоей гордыней, мать, мы никогда по-человечески не заживем.