– Это, кажется, к тебе, – усмехнувшись, сказал муж.
– «Это», кажется, к ней, – иронически подтвердил Дима.
Он шутил. Они были шутниками. Я тоже люблю юмор в повседневной жизни. Не могу без него обойтись. Он мне нужен, как воздух. И у меня общий диалект с мужчинами, поэтому я не одинока. Но в эту минуту я завидовала Эльвире жуткой патологической завистью. Я мечтала и желала превратиться в скучающую одиночку, изнывающую от осознания собственной никчемности. В моей голове полыхали крошечные огоньки и огромные костры, перемежающиеся с молниеносной стремительностью. Я пошатнулась, но кто-то поддержал меня за талию. Не позволил мне упасть. Это был мой муж.
– Э-э-т-то с моей работы, мой коллега, – пробормотала я сквозь стиснутые зубы.
И вдруг вновь пошатнулась, колени подогнулись вовнутрь, назад, будто коленные чашечки переместились со своего законного положения, производя мгновенную модернизацию человеческого скелета. С вогнутыми коленями, с опрокинутой головой и одновременно сознанием, я попыталась исправить положение, как в обществе, так и в скелете. Но у меня вышло все наоборот. В гостиной присутствовали мои коллеги. Они никогда не видели Диму. Не знали его в лицо.
– Да, мы вместе работаем, – весело прощебетала Людочка и по-козьи подскочила к Диме, цепко и ловко обхватила его талию руками, будто хотела продемонстрировать гостям самое ценное достояние республики.
– Дима, – сказал он, оглядывая гостей.
Он зацепил внимательным взглядом Эльвиру, легонько проехал глазами по Лидии, равнодушно скользнул по мужским серым пятнам.
– Дим, а ты чего опоздал? – сказала Людочка, тесно прижимаясь к Диме.
Наверное, Людочка в данный момент олицетворяла высшую женскую солидарность. Но лучше бы она ничего не олицетворяла. Пусть бы оставалась рядом со своим шкодливым Вениамином Григорьевичем. А Дима по– прежнему пусть бы оставался моим небывшим коллегой, иначе я обречена до скончания века ходить на ногах с вогнутыми внутрь коленями. Только бы она отцепила руки от стройной талии, обтянутой узкой кожаной курткой.
– Машина сломалась, – сказал он, вперясь в меня глазами, будто хотел просверлить насквозь.
Дима сверлил меня точно так, как сверлила мои глаза бывшая, и весьма любопытная, соседка перед переселением на кладбище.
– Дима, хотите выпить? – сказала я.
Я обратилась к нему нежным умильным голосом, будто не валилась только что на пол как подкошенная на глазах изумленных гостей.
– Не хочу, я вообще не пью, ничего, никогда, ни при каких обстоятельствах, – сказал он.
Муж стоял рядом с ним. Сравнение оказалось бесполезным. Ничья. Четкая ничья. Ноль-ноль. Один-один. Два-два. И так до бесконечности. Оба были красивы, и обоих я любила, без памяти, без смысла, без выгоды.