Все отстаньте, не трогайте, заминировано. И Воронин боязливо притих, будто испугался, что начальник безопасности передумает, не станет открывать ячейку с деньгами в столь поздний час. Скоро прибыл нужный специалист, все прошли в хранилище, охранник долго рылся в ключах, наконец нашел нужный, протянул дежурному специалисту. Тот взял, сверил номера, внимательно осмотрел бирку, и вся группа плавно переместилась этажом ниже, преодолевая пространство в кабине бесшумного лифта. Михаил выстроился третьим в ряду страждущих, но его глаза первыми обнаружили зияющую пустоту ячейки. Специалист и охранник еще не сообразили, в чем дело, а Михаил уже знал, что случилось.
– А-а-а-а, – громом обрушилось на стены, разлетелось, разрушительным эхом разошлось по лабиринту коридоров и проходов.
– Эт-то что такое? – строго вопросил Анатолий Алексеевич, ткнув пальцем в пустую ячейку, будто дырку хотел проткнуть. А пустота и без того была дырявой.
– Так это, не знаю, – промямлил дежурный специалист, опасливо косясь на Михаила Воронина.
– Кто брал ключи от хранилища? – спросил Анатолий Алексеевич, выдергивая журнал из-под мышки дежурного.
– Никто не брал, не положено по инструкции, – сказал тот, озираясь по сторонам, будто выглядывал любую возможность испариться из душного помещения, битком забитого чужими деньгами.
– А кто заходил в хранилище последним? – спросил Анатолий Алексеевич, оттирая плечом в сторону от специалиста взволнованного, тяжело дышащего Воронина.
Разъяренный Михаил нетерпеливо почесывал кулаки. Тяжелые, крупные, увесистые кулаки напоминали булыжники. Извечное орудие справедливости яростно рвалось в бой. Оно обладало самостоятельной волей.
– Как обычно, Морозов заходил, Владимир Андреевич, – радостно сообщил охранник, переводя стрелки на другое имя, – он всегда заходит в хранилище перед уходом, проверяет журналы, пломбы, печати. После его отмашки включают наблюдение.
– Морозов? – прошептал Михаил. – Морозов Владимир Андреевич, так-так-так.
– Что «так-так»? – спросил Анатолий Алексеевич, оборачиваясь в сторону Воронина.
– Это он, – сказал Михаил. – Он!
Воронин сказал, как опечатал, будто опломбировал ярлык. После вынесения приговора Михаил Воронин замолчал, и присутствующие остро ощутили, кожей почувствовали, что-то зловещее затаилось в его молчании. И они поняли – с чужими деньгами шутки плохи. Надо свои иметь. В эти секунды случилось страшное и непоправимое, Морозов перестал быть порядочным человеком. Он перешел в разряд других, отверженных, опасных, тех самых, кто все делает в темноте, сзади и наоборот.