— Да что ж вы хотите, — сказал кто-то из соседей. — Собаке сколько было? Лет шестнадцать? Ну да, у моего Виктора как раз старший родился, когда вы щенка в дом взяли… Значит, скоро семнадцать лет. По человеческим меркам — это больше сотни. Он не просто так ушел, он помирать ушел. Ну, он хорошо пожил… Что ж, все там будем.
Как-то сразу от ее семьи осталось очень мало. Она и раньше понимала, что настоящая ее семья — это дедушка и бабушка. Муж просто вошел в ее семью, как вошли потом дочери. Когда умерла бабушка, у Тамары будто кусок сердца вырвали. Но оставался дед, и можно было жить дальше, он сумел заставить ее примириться с потерей. А теперь некому было заставить ее примириться. Некому было утешать ее, ругать, хвалить, советовать и запрещать, потому что теперь она была старшей в семье, и совершенно не имело значения, что Николай был на пять лет старше ее — в своей семье именно она осталась старшей… Это было странно и страшно, и она никак не могла с этим справиться.
А жизнь шла своим чередом, и все постепенно становилось на свои места, и все постепенно становилось прежним, будто не было той пустоты, которая так мучила Тамару. Анна сначала приезжала к родителям каждый день, даже, бывало, оставалась на два-три дня, затем стала приезжать пореже, потом — только в воскресенье, а среди недели даже звонила не каждый день. Натуська первые дни после похорон часто ревела, прячась от матери, потом реветь перестала, потом стала осторожно заговаривать о том, что хорошо бы щеночка взять… Тамара категорически запретила даже думать об этом, накричала на Натуську, припомнив ей и нежелание водить Чейза на прогулку, и неумение сварить псу обыкновенную кашу, а потом хлебала на кухне корвалол и винила себя за то, что ни за что обидела ребенка. Натуська притопала к ней под крыло, посопела горестно, потом очень по-взрослому сказала:
— Мать, я дура. Нельзя было напоминать… Я эгоистка. Прости меня, пожалуйста. Ты только не плачь.
И они тут же поплакали вместе, но уже не так тяжело, как раньше, — теперь они поддерживали и утешали друг друга.
Николай сначала постоянно следил за ней тревожными глазами, даже спрашивал, как она себя чувствует… Тамара вдруг с изумлением обнаружила, что муж взял на себя почти все ее хозяйственные заботы, и к тому же вполне с ними справляется. Она даже неловкость какую-то почувствовала: горе горем, пустота пустотой, но нельзя же все на чужие плечи сваливать. И впряглась в домашнюю работу, и Николай с готовностью стряхнул груз со своих плеч и переложил на ее… Это привычно раздражало, но в то же время помогало забывать о пустоте.