Однако реакция оказалась совсем не такой, как он ожидал.
Пленный усмехнулся. И очень трудно описать всю гамму чувств, которая сконцентрировалась в этой усмешке. Здесь было и понимание, что его пытаются «вербануть», и осознание безнадежности ситуации, и абсолютное неверие собеседнику, и… робкая надежда…
— Вы врете, — ответил пленный. Однако его слова не вязались с интонацией — она не была столь резкой, она, интонация, оставляла некоторый простор для маневра. — Вы нагло врете. Эту лапшу будете вешать кому другому. Я прекрасно знаю, что у нас нет ваших пленных. Лебедь, предатель, в Хасав-Юрте по сути освободил и дал амнистию всем вашим и тем самым бросил нас здесь на произвол судьбы. На ваш произвол… Если бы он оставил ваших бандюков как обменный фонд, мы бы здесь не сидели, нас бы уже давно всех обменяли…
Что верно, то верно, — самодовольно оценил Мустафа. Тут мы сработали блестяще. О том, почему генерал Лебедь поступил именно так, а не иначе, лучше умолчим. Но он и в самом деле сделал все в интересах моджахедов! В частности, разом распустив все фильтрационные лагеря, подарил нам вот этих подполковников и медсестер, жизни которых являются сейчас валютой… Другое дело, что Россия не слишком-то торопится вызволить своих людей… Ну да только это уже проблемы самой России, она никогда как следует не заботилась о своих гражданах. Какие-нибудь янки или евреи уже давно камня на камне не оставили бы от этой Ичкерии, попробуй она такое творить против них. Аллаху акбар!
— Вы не совсем правы, — тем не менее счел необходимым возразить Мустафа. — Я имею в виду, что мы вас обменяем на тех ребят, которые уже сидят в «зоне»…
— То есть на уголовников? — быстро и откровенно спросил пленный.
Чувствовалось, что мысль о возможности подобного поворота дела у него уже появлялась; и не только появлялась — он ее уже со всех сторон обдумал, эту мысль. И вновь в его словах чувствовалось некоторое внутренне несогласование: с одной стороны, он очень хотел, чтобы его обменяли, а с другой, ему претило, что его, кадрового офицера, могут обменять на какого-нибудь бандита. Первое, впрочем, перевешивало. И Мустафа, желая войти, вкрасться в доверие к этому несломленному офицеру, решил ему немного подыграть.
— Ну почему же на уголовников? — поморщился он. — В российских тюрьмах сидит много чеченцев, которых туда упекли за политическую деятельность. На кого-нибудь мы вас и обменяем.
Пленный ему не верил. Но… Все же слаба человеческая природа! Пленный очень хотел верить этому человеку, который столь разительно отличался от того тупого жестокого сброда, которое охраняло лагерь!