— А где же Майя?
— Я ее уже от груди отняла! Отправила на хутор Лузганки к старику Роману. У него хорошая старуха, заботливая, обещала присмотреть. Когда все стали собираться в поход, я не могла остаться на базе. Даже повар Петька пошел. Дали мне автомат. А стрелять я и раньше умела, еще в школе сдавала на значок «Ворошиловский стрелок».
Жамал была возбуждена и тем, что держала в руках оружие, и тем, что вместе со всеми, как равная, будет биться с врагом.
Словно из-под земли появился Павлик. Он разыскивал Тамару.
— Здорово, Жамалка! Где наша дочка?
— Вернемся, тогда скажу.
— Ну тогда пошли к нашему шалашу обедать. Пошли-пошли!
Павлик решительно потянул за собой Тамару, а Жамал отказалась, сказав, что ждет Жилбека, будут обедать вместе.
— А где Жилбек?
— Командир куда-то послал…
Павлик с Тамарой ушли. Жамал осталась одна, присела под деревом, положила автомат на колени. Она задумалась, ей вдруг стало страшно: начнется атака, поднимется стрельба, засвищут пули над головой. Жамал растеряется, а если человек в бою растеряется, его обязательно убьют… А Майя будет смеяться, ничего не понимая… Она все время смеется, рот у нее никогда не закрывается, словно у воробья.
Жилбек вернулся к вечеру. Разведчики были взволнованы, торопливо прошли в штаб. Они привели с собой какую-то бледную, усталую, испуганную женщину.
— Тимофей Михайлович, сегодня часов в двенадцать на станцию прибыл эшелон с нашими девушками. Их гонят в Германию. Эшелон останется здесь на сутки, потому что все пути забиты. А вот эта женщина отпросилась сходить за хлебом для своего вагона и сбежала.
Женщина расплакалась, кончиком засаленного платка стала вытирать изможденное лицо.
— Помогите своим сестрам, угонят проклятые на край света, — сквозь слезы выговаривала она. — У всех глаза распухли от слез, плачут днем и ночью, ждут, что партизаны освободят, а партизан все нет и нет. Говорят, уже и граница близко. А там, говорят, такие лагеря, такие лагеря, что человека живьем в печь загоняют. За неделю измучилась, сил больше нет. Мне девятнадцать лет, я в зеркало боюсь глянуть— как будто сорок исполнилось…
Командиры сверили часы и разошлись по своим отрядам.
Последние минуты тишины. И вот негромко затрещали сучья, то там, то здесь забряцал металл— это стремительный Батырхан от отряда к отряду передавал приказ Коротченко— выходить! В двадцать четыре ноль-ноль без всяких сигналов каждый со своего рубежа начинает атаку. Приказано раньше назначенного времени бой не завязывать, ударить дружно, со всех сторон, сразу дать понять врагу, что он окружен, посеять панику в его рядах.